часовню, вероятно, апсиду церкви, которая давно исчезла. Руины некоторое время служили кладбищем. Кованые кресты были увиты lentisco[737] и ежевикой; на одной могильной плите были высечены перекрещенные косами песочные часы, на другой — венок из коробочек мака. Место для людских размышлений, подходящее также для гекко, которые грели свои брюшки в романском фризе.
Остров обильно изрезан мысами и бухтами; мы выбрали себе для купания Spiaggia Grande[738]. К сожалению, сюда нагнало массу комков отвратительной смолы, которая, вероятно, скоро совсем отравит всякое удовольствие. Мне вспомнился разговор с Эрнстом Ровольтом[739], во время которого он сказал мне, что к каждой книжке карманного формата нужно бы давать в придачу муравья. Но от смолы не поможет даже термит.
РИМ, 3 МАЯ 1968 ГОДА
Нельзя покинуть остров Эльба, не засвидетельствовав свое почтение Наполеону; так мы поступили на Корсике. В итоге, исходив старинные кварталы Портоферрайо — портовые укрепления, форты, лестницы, в том числе узкий подъем Gradinata Forte Stella[740] к одной из оседлавших каменную стену угловых башен — мы решили совершить прогулку в casa Napoleone[741]. Обстановку его составляла отполированная до блеска, но довольно неуклюжая мебель в стиле ампир. На стенах картины и карикатуры того времени, с террасы открывается великолепный вид на бухту с маяком и фортом. Я снова подумал: не лучше ли ему было остаться здесь? Не думалось ли ему стать королем Корсики? Это, возможно, решило бы все проблемы.
От casa Napoleone к городу ведет via Napoleone, продолжением которой, естественно, является via Garibaldi.
Перед одним домом в гавани следующее изречение, которое я записал не столько из-за его смысла, сколько ради его односложности:
На корабле в Пьомбино. С борта вид на дома, которые, тесно прижавшись друг к другу, поднимаются к форту. Коричневая, золотисто-желтая, черепично-красная симфония.
Сойдя на берег, мы расстались с друзьями и поездом возвратились в Рим, куда прибыли вечером.
РИМ, 4 МАЯ 1968 ГОДА
Сирокко. Проснулся от гула машин. Так люди не разговаривают. Угроза отовсюду.
После обеда в Музей терм. Мы подошли незадолго до закрытия, когда смотрители томились перед избавлением. Следовательно, мы смогли отдать дань уважения лишь главному экспонату: трону Людовизи. Он этого определенно заслуживает. Удача: рассматривая правую сторону, я сказал Штирляйн: «Эту сидящую на подушке девушку я знаю в лучшем исполнении — как играющую на свирели рабыню». Потом, зайдя с левой стороны, я увидел, что упомянутый рельеф также изображен на троне. Мое воспоминание восходило к иллюстрации в «Истории греческой культуры» Буркхардта[743] .
Расположение у стены неблагоприятно. К вопросу об анатомии: не слишком ли далеко друг от друга расположены груди у Афродиты, даже если иметь в виду поднятые руки?
При посещении музеев следует достигать такого состояния, когда любое произведение ты можешь идентифицировать как с эпохой, так и со школой. Затем нужно забыть название, и тогда произведение обратится к душе в своем абсолютном значении. Достижение некой второй наивности.
На выходе гермафродит. Я видел во Флоренции похожего, но намного моложе, на роскошной мраморной подушке, в аналогичной позе, которая явно занимала монаха, стоявшего рядом со мной. Этот мотив определяется как тем, что пластика ягодиц и груди носит несомненно женский характер, так и подчеркнутым указанием на мужской пол. Здесь это удалось — но, к сожалению, какой-то пуританин изуродовал статую. «О il culo d'angelo!»[744], подумал я про себя. Где я такое вычитал? В одной биографии маршала Вандома.
Мы сошли у фонтана Моисея, эталонного образца крайне неестественной, литературной скульптуры. Насилие. Зато боковые фрагменты, вероятно, другой руки, прекрасны. Потом чашечка эспрессо перед кафе «Piccarozzi» на площади Республики. Два палаццо, как обрамление улицы Национале, совсем недавней постройки, однако очень ладные. Fontana delle Naiadi[745]: неоромантическая эмфаза, впрочем, удачная; вспоминаешь, к примеру, д'Аннунцио. Потом, держась дороги фонтанов, мы по via delle Quattro Fontane[746], мимо моего любимца, тритона, прошли к фонтану Баркачча[747].
Азалии близ Испанской лестницы уже отцветали. Мы пришли, чтобы поглядеть, были ли еще там битники, потому что господин Хокке рассказал нам об облаве. Однако вскоре появился замечательный экземпляр — молодой человек, совсем недавно так удививший нас своим нарядом из фиолетового бархата. Сегодня на нем был надет белый шелковый костюм с кислотно-пунцовыми лампасами, широкополая красная шляпа, красный галстук, голубая рубашка, небесно-голубые носки и белые туфли. Его сопровождала юная девушка в ярко-красном жакете и паренек, одетый столь же экстравагантно. Он задержался с ними на ступеньках лестницы и цветными карандашами подправил девушке макияж. Я, впрочем, не верю, что эти люди чего-то стоят в эротике; главное у них впустую тратится на показуху. Рядом со мной несколько одетых с ненавязчивой элегантностью сограждан, из них один: «Лет через двадцать они тоже образумятся». Возможно, или же станут отжившими мимами в промежуточном мире. Подошли и другие типы, например, северная блондинка, притащившая с собой спальный мешок.
На обратном пути в маленькой церкви Сан-Карлино; там свеча за Эрнстля; первого мая ему исполнилось бы сорок два года. Должно ли здесь быть так много колонн? Почти сплошной стеной, но все- таки превосходно. Монах с крестом: продольная перекладина красного цвета, а поперечная — синего.
Потом еще в супермаркете на пьяцца Болонья, одном из современных храмов Меркурия. Звоном кассовых аппаратов, приглушенной музыкой, контрольными зеркалами, нагромождением натюрмортов эти места обретают характер наркотического полусна. Старые рынки были жизненнее, эти — сказочнее.
РИМ, 5 МАЯ 1968 ГОДА
Воскресенье. Матесон-младший прибыл с листами для «Формозы» и «Цейлона», которые надо было подписать. С ним, его сыном Марко и Штирляйн в «Sorriso»[748]. В таверне ощущаешь другой behaviour. Звуки, шумные голоса; кроме того каменный пол, который их отражает. Приходится тоже говорить громко. Разговор об Иностранном легионе. Много лет тому назад мне удалось смягчить гнев Вильяма Матесона, когда парень сбежал туда незадолго до экзамена на аттестат зрелости. А за минувшее время он пережил и Вьетнам.
Вспомнил Бенуа, который больным лежит в Мюльхаузене. Однажды, когда мы там беседовали о старых временах, он заметил: «То, что легионеры уже выдвигались на боевые позиции не днями и
