неделями, а доставлялись воздушным путем, является признаком упадка».
РИМ, 6 МАЯ 1968 ГОДА
С Розелиусами в Ангуиллару, местечко, лежащее на берегу одного из круглых кратерных озер, Браччиано. Отсюда Рим в Святки снабжается угрями. Название городка связано, скорее всего, с anguilla[749]. Однако этимологи со своей стороны утверждают, что оно происходит от виллы Ангулария, которая, вероятно, стояла там, где берег образует угол. Я оставляю этот вопрос открытым. Заглянув в словарь в поисках подтверждения, я в статье «Угорь» наталкиваюсь на пословицу, которая для меня в новинку: far la serpe tra le anguille[750] — то есть передвигаться, как змея среди угрей или как ловкач среди болванов — такого рода сентенции типичны для дипломатически одаренной нации.
В Браччиано, потом в Черветери. Мы бродили по этрусскому некрополю между заросших кустами курганов — такой была исходная форма и римских надмогильных памятников тоже. Иногда мы входили в одну из мирных погребальных камер. Потом снова наружу на каменистую дорогу с древними следами колес. Соловьи пели в кипарисах, по стволам вились вверх белые розы.
Смерть как погружение в сон; это представление здесь достигнуто — идея была настолько сильной, что еще и сегодня она продолжает отзываться в том удовольствии, которое сообщают эти могилы. Никакого гроба, никакой земли; мертвецы покоятся на скамьях во вместительных камерах и семьями. Они проспали там больше двух тысяч лет, пока не пришли ведущие раскопки археологи. Мы грабим не только все накопившиеся сокровища Земли, но и вверенное ей имущество мертвых.
Лес дает образец того, что каждое поколение должно оставлять больше, чем оно застало. Это гумус, на нем покоится культура. Правда, возможно это только при помощи света, солярной силы. Энергия аккумулируется; мы же расточаем накопленное, переводя его в энергию.
Культура определяется, прежде всего, по могилам. И ее низкий уровень виден по нашим «кладбищам». К правам человека относится также право достойного приюта после смерти. На это были направлены огромные личные затраты и коллективные усилия.
В «Гелиополе» я упоминал город мертвых внутри известковых и меловых массивов — то есть места в «органической» горной породе с concession а perpetuite[751] для каждого, чтобы уберечь его от безымянности.
Тот, кто укладывает мертвых семьями, как здесь в Черветери, должен что-то смыслить в искусстве бальзамирования. Оно, как вся служба мертвым, в пределах цивилизации начинает со временем восприниматься как дело абсурдное, даже сомнительное, правда, за некоторыми исключениями. Ленин законсервирован.
На этой стадии утрачивается изысканность этого «как если бы»; исчезает символическая сила изображения. Даже образованный этруск знал, что предки в кургане собирались вместе, «как если бы» они жили — это для него, конечно, означало не абсурдность изображения, а имело силу картины и указание на продолжение существования после смерти вообще. Ему и в голову не приходило подвергать его сомнению.
Еще по этому поводу: когда я рассматриваю праздники мертвых, словно раскрашенный пергамент перед лампой, свет за ними может быть настолько сильным, что наполняет своей силой картины. Тогда они выглядят уже не похожими на жизнь, и даже не «как если бы они жили», но в них вливается жизнь. Пергамент становится активным не только в картинах, но и в атомах. К этому предпоследнему шагу подводят в хорошие времена искусства и культы. Тогда и преходящая жизнь тоже начинает цвести.
Назад по Фламиниевой дороге, с которой столь многие бросали первый взгляд на Вечный город.
РИМ, 7 МАЯ 1968 ГОДА
Сирокко. В первой половине дня я продолжил переписку с Франсуа Буше о «ненасильственности». Потом к Квириналу и оттуда к fontana di Trevi, одному из лучших мест, посетить которые не упускает ни один иностранец.
Травертин приобретает изумительную гладкость изгибов там, где его с незапамятных времен гладили ладони, и в поверхностях, которые отполировала струящаяся вода. Прошло восемь столетий, пока античные акведуки снова не понесли воду, и такой же долгий срок до сегодняшнего оформления фонтана, которое было завершено в 1762 году. Его питает основная артерия, распределяющаяся в фонтаны на площадях Farnese, Navona, di Spagna и в святилище речной нимфы на Villa Giulia.
Я сидел на ограде фонтана и грелся на солнышке. Фонтан приводит к гармонии противоположное и чужое: архитектуру и пластику, скалу и воду, людей и животных, крылатых коней и дельфинов — все это, когда журчит вода, сливается и оживает, словно в сновидении.
Неравномерные фронтоны площади с ее античными и средневековыми элементами производят впечатление слишком тесного обрамления могучего фонтана, который брызжет на нее. Типичные для Рима ржаво-красный цвет, запыленный желточно-желтый, розовый, коричневый, цвета слоновой кости и бычьей крови в отчасти выжженных солнцем, отчасти приглушенных грязью тонах представляют великолепное зрелище для художников, знаменитая академия которых, Сан-Луко, стоит за углом.
Исключение в палитре: фасад церкви Santi Vincenzo е Anastasio, черный, с многочисленными колонами, поэтому и называемый римлянами il Canneto (заросли тростника).
Снова на Квиринале. Жаль, что собор Святого Петра загорожен домами. Расположись перед ним форум или хотя бы низкое здание, у нас имелся бы один из красивейших видов Рима.
Наверху, в саду виллы Альдобрандини. Цветущие пальмы, высокий гинкго, мраморные фрагменты, статуи, среди них влюбленная пара, у которой отсутствуют головы, фонтаны. Вид на Torre delle Milizie, крупнейшую из сохранившихся баронских городских башен. Ее называют также Torre di Nerone, потому что с ее высоты Нерон якобы наслаждался спектаклем горящего Рима. Это досужее измышление. Генрих VII окопался здесь на время уличных схваток 1312 года, пока его не короновали в Латеране. Я не сожалею об утрате большинства этих башен; они придавали бы городу мрачный облик.
Каприччо. У полицейских там наверху есть отделение. Какой-то мальчик открыл ворота и ненароком выпустил гуся, который взялся разгуливать по саду. Полицейский, хозяин гуся, пустился гоняться за ним между клумбами. При этом он вел по-южному темпераментную перепалку с матерью мальчика, которая, после того как охотник на гуся наконец удалился, обрушила свой гнев на задницу сына. Экспрессивность подобных сцен порождает в нашем брате чувство бесплатного присутствия на бурлескном спектакле.
РИМ, 8 МАЯ 1968 ГОДА
С Розелиусами во Фраскати и Тускуло. Мы бродили между холмов с округлыми вершинами, на которых в тени очень старых дубов паслись овцы. В живых изгородях цвели боярышник, розы и ежевика. От вилл Цезаря, Катона, Мария, Цицерона, а также Лукулла и других гурманов не осталось даже обломков. Местность, в названии которой таится этрусский корневой слог, вошла в поговорку, когда хотят сказать о приятной, почти богоподобной жизни, и можно согласиться, что великолепным обзором она действительно манит строить здесь виллы. Хорошо темперированный ландшафт подходит для этого больше, чем героический. Удовольствие от такого жилища довершает мысль о том, что им будут пользоваться еще и внуки; храм Януса[752], должно быть, закрыли на сто лет.
Вниз во Фраскати; дворцы эпохи Возрождения и барокко там позволяют догадываться о наслаждении жизнью в античном имении. По великолепной аллее скальных дубов мы поднялись к вилле Альдобрандини. Деревья подстрижены так, что лиственные массы образуют туннель, а наверху срезаны таким образом,
