не теряли времени и сразу после восхода солнца, наняв такси, отправились в пустыню на верблюжий базар. Было уже очень жарко; воздух пах пылью и сухим навозом, а не рыбой, цветами и фруктами, как в гаванях Восточной Азии.
Базар за городом был уже в полном разгаре; на обнесенной загонами и шатрами площади стояли верблюды со стреноженными передними ногами или, вытянув шею, спокойно лежали на песке. Открытые костры, толкотня, крики торговцев. Мелкий рогатый скот тоже был выставлен для продажи, отары овец и стада коз, которые сильно отличались от европейских пород. Среди них группа курдючных овец чисто белого окраса, только голова и половина шеи, точно очерченная циркулем, абсолютно черного цвета. Радость, которую пастуху доставляли его животные, была очевидной.
Спокойные, светлого тона верблюды, окаменевшие, как сфинксы, лишь теплый блеск в глазах. Дух пустыни на равнине, пронизывающий животных, растения и камни; одновременно контуры и профили стали яснее, четче — картина сгустилась.
Здесь я увидел типы, показавшиеся мне знакомыми, — встречались ли они мне в Нубии или вызваны воспоминаниями из Библии и из снов? Например, эфиоп с продолговатым черепом и торчащими волосами, как будто поднятыми электрической силой, под ними глаза, в которых горело безумие, эдакий маг из «Тысячи и одной ночи». Потом владелец табуна, со спокойным, повелительным взглядом. Высокорослые женщины, в красивых цветастых платках, уверенные в себе. Молодой пастух, впервые попавший в город, глаза еще грезят; он, ожидая чуда, принес с собой богатство и пустоту пустыни.
Пастушья жизнь, патриархальное время в смысле Гердера, формировала монотеизм сильнее, чем даже пустыня. От «Один пастух и Одно стадо» до «Господь — мой Пастырь» ведет простая абстракция — правда, поощряемая пустыней и ее одиночеством. Туда, чтобы узреть Бога, все снова и снова удалялись пророки. Рай — это оазис, небо — это шатер. Земля враждебна; Бог восседает на небе по ту сторону конечного мира.
Пастушьим культам предшествовали другие: почитание предков, анималистических сил, а также деревьев и звериных богов. Еще и сегодня в лесу нас охватывают более глубокие чувства, чем в соборе, пробуждаются самые глубокие воспоминания. Растущая склонность Ницше к пустыне; возможно, он по- своему наверстывает то, в чем упрекает Вагнера: отдаление от Игдразиля [237].
НА БОРТУ, 16 СЕНТЯБРЯ 1965 ГОДА
В Красном море. Жара сильнее, чем во время плавания в Азию; уже с раннего утра 33° Цельсия, 94° Фаренгейта.
Я осведомился об этом измерении, которое указывается для англосаксонских пассажиров, и узнал, что в основу своей шкалы Фаренгейт положил мороз особенно суровой зимы в Данциге. Он замерил его винным спиртом в 1709 году. Примечательно, что это воспоминание о случайном стечении обстоятельств сохранилось в измерительном искусстве. Конечно, за нулевую отметку можно взять любую точку; так, Цельсий выбрал точку кипения, и только позднее Линней добавил сюда точку замерзания воды.
НА БОРТУ, 18 СЕНТЯБРЯ 1965 ГОДА
Ночью опять на Краузенштрассе у столяра Альтенбурга. Безрезультатно; лестница, которая вела к бабушкиной квартире, оказалась заперта стеклянной дверью. На первом этаже расположилась какая-то фирма и перекрыла доступ.
Во время таких посмертных визитов пространство все-таки играет менее значительную роль, чем время. Время движет пространство туда-сюда, оно поворачивает его то вперед, то назад, то в будущее, то в прошлое. На этом факте основываются также магические процедуры; заклинание должно происходить не только в правильном месте, но прежде всего в правильный час.
НА БОРТУ, 19 СЕНТЯБРЯ 1965 ГОДА
Снова в Суэцком канале. Я впервые увидел финиковую пальму непосредственно перед плодоношением, когда она взваливает на себя темно-шафрановую ношу, венец кроны, над которым веером распускается хвост метелок. Вдоль берега вытянулись рощи, корабль скользит мимо золотистых полос. Пальма должна соответствовать видению. Это вообще лучшее объяснение бытия.
На берегу часовые; их движения напоминают о скуке бесконечных караулов — скука, усугубляемая здесь пустыней. Сменщики спят в тени хижины или сидят на корточках с удочкой на прибрежном песке.
Чтение: Жан Жионо, «Voyage en Italie»[238]. Удивительно хороший наблюдатель, которому четверть часа, проведенная на Рыночной площади чужого города, дает больше материала, чем иному — целый год. Он видит вещи под их банальным гримом и без парадных нарядов. Это позволяет ему делать превосходные замечания, как, например, то, что судьбоносные фигуры войны намного сильнее сгущаются в письмоносце, чем в оперативной сводке главного командования. В одном бухгалтере, с которым он разговорился во Флоренции, он открывает черты, более типичные для этого города, чем Лоджия деи Ланци и Понте Веккьо.
Во время путешествия покой тоже важнее движения; вещи должны представляться. Присутствие путешествующего, его глаз имеют преимущество; в конце концов, он может даже обойтись без пространства и времени — Шекспир не бывал в Венеции, Шиллер — в Швейцарии. Он не видел моря, однако оно было живо в нем. Жионо знает наслаждение покоем; он умеет медитировать и быть счастливым. «Каждый раз, когда я попадаю в тюрьму, мне там необычайно нравится».
НА БОРТУ, 20 СЕНТЯБРЯ 1965 ГОДА
Вчера вечером снова мимо поваленного Лессепса. На пути в Азию мы шли в Средиземном море, как в подогретой воде; нынче «хотя бы» 25° Цельсия в плавательном бассейне кажутся уже почти невозможным требованием.
ГЕНУЯ, 24 СЕНТЯБРЯ 1965 ГОДА
Два дня в Генуе. Снова с четой Ло Фаро в Боккадассе. Было темно, одни рыбацкие фонари; волны захлестывали набережную. Некоторые города пробуждают в нас печаль безнадежного любовника. Они неисчерпаемы; подразумевается то, что Стендаль нашел Геную будто созданной для себя, тогда как в Чивитавеккья он разочаровался. «Я слыву умным и бесчувственным человеком, тогда как единственной моей темой была несчастная любовь». Приблизительно так он написал или сказал однажды.
Генри прибыл из Ла Специи; он привез с собой приветы от Орсолы Неми[239]. Беседа о его перекрестном указателе к «Излучениям». Я снова ощутил его близость; когда человек отодвигает себя, ничего из себя не строит, без ограничения открывается не его собственная гуманность, а гуманность как таковая.
Ночная прогулка по портовому кварталу. В таких воспаленных артериях, как Виа Прети, легальность,
