также ныне покойном, — когда в то утро они вышли из банка?
— Она, наверное, была еще хуже, чем мой отец.
— То есть?
— Я хочу сказать, что он — пережиток века динозавров, но он пожилой человек, а девчонка вернулась в эпоху динозавров по собственной воле, с открытыми глазами. Оставить Токио ради этой помойки, чтобы сидеть в этой дыре целыми днями и ковырять туфли!.. Не говоря уж о ее бой-френде — не сочтите за обиду, но сколько люди вроде вас зарабатывают?
— Не слишком много. А теперь, если вы позволите, я позвоню.
— Он мне никогда не нравился.
— Хм.
— По-моему, он вовсе не красив, и, кроме того, в каждом фильме он одинаковый. Это не актер.
— Хм.
— По другому каналу идет какой-то фильм про Джеймса Бонда, но он начался полчаса назад, и ты знаешь, как там — невозможно уследить за сюжетом, даже если смотришь с самого начала.
— Хм.
— Ты мне еще не сказал, как тебе новая люстра.
— Хм.
— О боже. Ты, наверное, слышал, что сегодня утром Землю захватили марсиане?
— Нет. Мне нужно позвонить. Нет, ты смотри дальше.
Был только один фильм, на котором инспектор мог сосредоточить внимание, и он был записан на пленку камерой наружного наблюдения. Включив свет в коридоре, он под голоса, доносящиеся из телевизора, позвонил в тратторию Лапо. Никто не отвечал. Он посмотрел на часы. В девять тридцать вечера Лапо должен работать. Он ждал долго. Потом набрал номер еще раз — на тот случай, если в первый раз ошибся. Никто не отвечал. Он положил трубку и затем связался с городским патрулем.
— Где вы сейчас находитесь?
— Понте-Веккьо.
— Слушайте, проверьте для меня один адрес. Это траттория, которая должна сейчас работать, но там не отвечают... — Он объяснил, где это.
— Мы будем там через полминуты. Что нам делать?
— Ничего. Позвоните мне, когда приедете.
Он стоял у телефона и ждал, наблюдая за мельканием света на телеэкране в открытую дверь гостиной. Не успел телефон зазвонить, как он поднял трубку.
— Инспектор? Здесь закрыто. Столы сдвинуты, жалюзи опущены. Висит записка: «Закрыто по болезни». Ресторан напротив — работает. Спросить там?
— Не надо. Завтра я сам загляну. Все спокойно?
— Порядок. У патруля на площади Сан-Спирито было небольшое происшествие, но теперь все тихо. Машин много. Быстрее бы ввели летний запрет на проезд через центр ночью. Уже так жарко, как будто сейчас июль. Мы застряли в пробке, вы слышите?
Тереза переключила канал. Он сел и стал смотреть Джеймса Бонда.
— Все в порядке?
— Что?.. А, да. Я хотел заказать столик у Лапо на день рождения Джованни, но у него закрыто.
— Закрыто? Почему?
— Видимо, кто-то заболел. Наверное, его теща. У нее уже был один удар.
— Что ж, торопиться нам некуда. Что с тобой такое? Почему у тебя такой озабоченный вид? Я думала, что все уже в порядке. Очевидно, что человек, которого ты арестовал, виновен в смерти этой несчастной девушки, и доброе имя Эспозито теперь восстановлено. Это самое главное. Такой славный мальчик! Как подумаю о его бедной матери...
— Да. У Тото все хорошо?
— Конечно, хорошо. Ты же сам видел, что он съел ветчину и дыню?
— И это означает, что у него все хорошо? Ты так уверена?
— Конечно, уверена. Мне кажется, тебе пора ложиться спать. Ты пока еще не пришел в себя после поездки в Рим.
«Мой сын работает в Ареццо и засыпает в поездах, но на шоссе слишком опасно...»
«Я не вожу машину. Джерардо обо всем позаботился».
«Я люблю машины».
Перуцци, без сомнения, были любящими родителями. Они сделали все, что могли, и все же...
«Дурацкие казармы! Почему ты не найдешь нормальную работу, как отцы других ребят?»
Что случилось с отцом Эспозито? Дали бы они его матери взглянуть на его лицо, на два его лица? Да ни за что на свете...
Опасность повсюду.
— Салва!
— Иду... Ты скоро?
— Я мигом. Только приготовлю нам чай с ромашкой. Ложись в постель, я все принесу.
Позже, когда погасили свет, он спросил:
— А ты помнишь, как Тото кричал на меня, чтобы я нашел себе нормальную работу, как отцы других ребят?
— Нет.
— Нет? Не помнишь?
— Когда это было? Давно, наверное? — зевнула она.
— Давно. Несколько лет назад. Тогда еще они с друзьями попались на краже какой-то ерунды в универмаге. Они там прогуливали физкультуру.
— А, вот оно что. Так он, наверное, испугался, что ты его арестуешь. Ему тогда несладко пришлось. И как ты только ухитряешься помнить такие мелочи?
— Разве это забудешь? Я очень расстроился.
— Он тоже. Но, насколько я помню, он расстроился, потому что ты не разрешил ему оставить кошку.
— Кошку? Какую еще кошку?
— Ту бродячую кошку. Она в конце концов очутилась в Боболи, как и все остальные, а потом вы с Тото вместе пошли ее искать. Но, кажется, так и не нашли.
— Я не помню никакой кошки. Я только помню, как он кричал и бросался на меня.
Повернувшись, Тереза положила руку ему на грудь:
— Слава богу, что у него есть ты. Он такой ранимый и раздражительный. И когда он злится на тебя, ты стоишь спокойный, как дуб. Это всегда его остужает.
— Но я никогда не знаю, что ему ответить.
— Неважно, что ты ответишь. Просто помолчи. А теперь спи.
— У меня никак не идут из головы Акико и Эспозито. Взять хотя бы нас с тобой. Хотя мы и не знали друг друга, но мы из одного города, и наши семьи были знакомы по меньшей мере на протяжении двух или трех поколений.
— Времена меняются. А вспомни мою тетку Кармелу, младшую сестру моего отца. Она умерла вскоре после нашей свадьбы.
— Да, но причем здесь Эспозито?
— При том, что Акико убежала из дома. Не то чтобы тетя Кармела тоже убежала, но она терпеть не могла Ното, где все друг друга знали, обсуждали, осуждали, сплетничали. Она встречалась с парнями из Сиракуз и потом вышла за одного из них замуж. По тем временам ее поведение было возмутительно. Считалось, что ей есть что скрывать, если не хочет быть на виду, и все в таком духе. Когда родился ее первый ребенок, все так и кинулись вычислять сроки. Всю жизнь ее это преследовало, эти подозрения. Потом она сама мне рассказывала, что ей совершенно нечего было скрывать. Единственной причиной ее странного с точки зрения семьи поведения послужило то, что она ненавидела, когда люди суют нос в чужие