ему доверять? Она доверяла его отцу. Он говорит, что некоторое время стоял и наблюдал за ней. Она опустилась на бортик пруда, вынула сверток с бутербродом из сумки. Только есть не стала. Сидела, держа его на коленях, смотрела прямо перед собой и плакала. Затем он подошел и присел рядом, заговорил с ней. Вероятно, сделал вид, что хочет ее ободрить. Я вполне могу себе представить, что он притворился, будто восхищается ее туфлями. Он же Перуцци. Она доверяла ему.
Когда его выводили из кабинета, он последний раз обвел взглядом евои богатства и произнес: «Она была такая маленькая... швырнуть ее в воду было все равно что швырнуть куклу». Он испытывал скорее удивление, чем вину или раскаяние. Словно не мог понять, как такой незначительный эпизод мог произвести такую перемену в его жизни. Но он сделает мне еще одно признание.
— С таким-то адвокатом? Гварначча, вы знаете, что за человек адвокат Перуцци! Вы знаете, что он никогда такого не допустит.
— Пусть попробует. Ничего у него не выйдет. Клиент будет настаивать. Он решительно настроен убедить меня в своей правоте. После чего проклятый адвокат все равно отмажет его от обвинения в убийстве. У нас нет доказательств преднамеренности его действий. Он унаследовал отцовский темперамент. Там очень мелко, обломок статуи не виден. Мы никогда не сможем доказать, что он убежал, понимая, что убил ее, а вовсе не окунул разочек в воду.
— А на самом деле?
— Не знаю. Признаться, я сомневаюсь, что он и сам это знает. Возможно, для него это было все равно что прихлопнуть муху. Что ж, уже поздно. Мне нужно возвращаться.
Они поднялись и вместе подошли к дверям. Тут инспектор понял, что капитан хочет ему еще что-то сказать. Оба остановились. Не глядя на него, капитан скороговоркой произнес:
— Кое-кто еще просил меня вас поблагодарить, хотя я говорил, что вам будет гораздо приятнее, если она позвонит и поблагодарит вас сама. Надеюсь, что я не ошибся.
— Нет, конечно. И она мне звонила вчера вечером. Было очень мило со стороны синьоры не забыть о таком пустяке.
— Для нее это было важно.
— Полагаю, что так. Мне жаль, что она покидает нас.
— Да. Она завершила свои исследования и решила вернуться домой во Францию писать свою книгу. Ее родители стареют, и она чувствует, что должна быть рядом с ними.
— Конечно.
Напряженное лицо капитана было очень бледно. Попрощавшись, он вернулся к своему столу, на котором всегда царил идеальный порядок. Инспектор закрыл дубовую дверь, прошел по пустому коридору и спустился вниз под аркаду. Улицы начинали темнеть. Инспектору не терпелось добраться до дому.
В первый год, когда Тереза и мальчики только приехали во Флоренцию, инспектор не мог удержаться, чтобы не подшутить над Джованни, чей день рождения совпадал с праздником святого Иоанна.
— Мэр приказал по поводу твоего дня рождения устроить гигантский фейерверк, а Палаццо-Веккьо — помнишь, где башня и резиденция мэра? — украсить горящими факелами, как сказочный замок...
Серьезный малыш молча слушал, вытаращив глаза. Он все еще не мог говорить от волнения, когда они вышли в синюю ночь и встали у теплых перил на мосту Санта-Тринита. Сотни семей заполнили набережную; малыши восседали на плечах отцов. Когда огни фонарей погасли, первый гигантский шар розового и золотого света взорвался и обрушился вниз, навстречу собственному отражению в черной воде. Джованни был слишком поражен, чтобы присоединиться к хору охов и ахов. Тото, увидав толпы народу, быстро почуял подвох, но его брат в состоянии немого изумления оставался глух к его насмешкам.
Когда отец, крепко придерживая, поставил его на перила, Джованни повернул неразличимое в темноте на фоне сверкающего зеленого неба лицо и прошептал:
— Папа, вот здорово, правда?
Конечно, начав учиться в школе, они быстро узнали, что святой Джованни — это святой Иоанн, покровитель Флоренции, но та шутка стала семейной традицией.
— Смотри-ка, мэр опять оказывает тебе честь!..
В этом же году, хотя инспектор изо всех сил старался, чтобы все было как обычно, он только что — в соответствующем настроении — вернулся из Неаполя с похорон Эспозито. Гварначча заказал праздничный ужин у Лапо, как обещал, но почти жалел об этом, потому что закрытые ставни и табличка «Продается» на дверях мастерской обувщика служили во время ужина постоянным напоминанием, что только второй инфаркт освободил Перуцци от мук присутствия на суде.
Мальчики в предвкушении футбольного матча ничего не замечали. Тереза молчала, но пару раз стиснула ему руку, дабы вернуть его к реальности.
Пытаясь развеселиться, он передал ей утренний рассказ Лоренцини. Накануне тот посетил ужин и концерт в клубе, где Нарди должен был выступать в присутствии Констанцы и Моники. Тереза на протяжении долгих лет следила за этой историей.
— Скандал состоялся?
— Конечно. После того как он спел «Я оставил свое сердце в Сан-Франциско», переврав половину слов, как утверждает Лоренцини, который знает английский. Сначала там было шикарное угощение...
— Три сорта пасты, как у нас? — заинтересованно спросил Джованни.
— Это самое меньшее. А может, и больше. И отбивная по-флорентийски.
— А торт?
— И торт, наверное. Ну так вот, после всего этого Нарди пел почти целый час, устал и сказал Констанце, что хочет домой. А ей нравилось в клубе и хотелось остаться. Прозвучали слова, которые лучше произносить в приватной беседе дома. А Моника, сидевшая за соседним столом со своей матерью, которой, кстати, почти девяносто лет, но которая жрет как лошадь, услышала и как закричит на Нарди: «И не стыдно тебе так разговаривать со своей женой, да еще на людях?» — «А это не твое дело! Она моя жена, и я разговариваю с ней, как хочу!»
Он велел жене собираться и ушел. Но, когда он встал из-за столика и удалился, Констанца даже не пошевелилась. Минуту-две спустя она наклонилась к Монике и сообщила: «Он никуда не денется. У меня ключи от машины и от дома».
Через час две дамы уже сидели в обнимку, и те, кто подслушивал, передали, что они пришли к финансовому соглашению, которое устраивало их обеих, и вели доверительную беседу: «Если б ты знала, что я пережила в первые двадцать лет брака, у тебя бы волосы встали дыбом. Каждую неделю у него была новая. Мне было стыдно людям в глаза смотреть. А сколько денег он вышвыривал, и это имея двух малых детей!» — «С моим было то же самое, пока его не хватил удар. Потом уж я наслушалась нытья, а он-то самостоятельно и высморкаться не мог. И так десять лет. Хорошо, что женщины живут дольше. По крайней мере, хоть немного отдохнешь под конец».
— Значит, скандал все-таки не состоялся.
— Состоялся. Подожди, я еще до этого не дошел. А тем временем Нарди убалтывал какую-то даму за другим столом. Приобнял ее, все дела. Когда они это увидели, Моника с Констанцей, они встали и отправились туда. Вот тут-то все и началось. Лоренцини должен был вмешаться.
— То есть они на нее набросились? Побили?
— Нет-нет... они набросились на него. Успели навешать ему, прежде чем их отогнали. Лоренцини говорит, что ему тоже досталось — особенно от Моникиных ногтей. Он был, конечно, в штатском, так что им было нетрудно сделать вид, что они не узнали его.
— Что ж, могу одно сказать: мне непонятно, что некоторое женщины находят в некоторых мужчинах.
— Мне тоже, — признался инспектор, озабоченно нахмурясь. — Может быть, это и к лучшему. В общем, по словам Лоренцини, Нарди имел большой успех. Он вставил свои зубы, и, кажется, у него подходящий голос для любовных песен. Обольстительный, говорит Лоренцини.
— Ну...
— Торт для именинника Джованни! — провозгласил Лапо, вынося торт на высоко поднятой руке. Его сопровождала весьма симпатичная молодая официантка, несшая спуманте и бокалы. Остальные гости чокнулись за здоровье именинника и запели. Лапо ненадолго присел к их столику.
