После третьей рюмки вкусной яблочной водки Артосову и вовсе показалось, что он — одно из главных действующих лиц этого сборища. Все ходили мимо него, можно сказать, вращались вокруг него, как планеты вокруг солнца. Как вселенная вокруг небесной оси.
— Познакомьтесь, это Валерий. Тот самый, о котором я столько рассказывала.
Артосов увидел перед собой Таню в изящном чёрном платье, без лишних украшений, только тонкая золотая брошь с изумрудиками, приколотая над левой грудью. Рядом с ней стоял человек, явно старше Артосова, но цвет лица у него при этом был почти младенческий, в отличие от неухоженного лица поэта. Весь он, этот с виду добродушный человек, был словно отлакированный. Если поднести микроскоп, то на нём не увидишь ни единой пылинки, ни микроба, ни даже микробовых икринок. Улыбка белоснежных зубов человека выражала полное его процветание. А Артосов уже десять лет не был у дантиста и имел дупла аж в четырех зубах.
— А это Дмитрий Алексеевич, про которого я столь же много рассказывала Валерию.
— Я бы даже сказал, излишне много, — сказал Артосов, пожимая холёную руку. — Вы знаете, ваша жена настоящая зануда. Начинаешь за ней ухлёстывать, а она только и знает: «Мой Димочка, мой Димончик, мой Дмитрий Алексеевич!» Поверите ли, от вашего незримого присутствия на Цейлоне прокисали самые сладчайшие плоды.
— Очень приятно, — официозно ответил на эту игривую тираду муж Тани. — Надеюсь, вам здесь не скучно?
— Скучно, — сказал Артосов. — До сих пор моим единственным собеседником был господин кальвадос.
— Господин… А, в смысле…
— В смысле. Не желаете выпить со мной кальвадосу?
— Извините, но не сейчас. Чуть попозже.
— Попозже его может и не быть. Текилы уже нет. Через полчаса я выпью и весь кальвадос. Эти парни, которые на розливе, сущие жлобы.
— Как видишь, Валерий большой оригинал, — деланно рассмеялась Татьяна.
— Отдыхайте, — почти приказал муж и повёл жену к какой-то компании себе подобных.
— Знал бы ты, собака… — проскрипел зубами Артосов и пошёл брать очередную рюмку. Можно было подходить и к столам, обильно уставленным яствами. Чего там только не было, но Артосов почему-то твёрдо решил не есть с буржуйских столов. Пить — ладно уж, куда ни шло, а есть…
Он с кислой рожей взирал на некую официальную часть мероприятия, которая вдруг решила иметь место быть. На некое подобие сцены всходили люди и нудно вещали, а если шутили, то в каких-то тесных рамках, чтобы не дай Бог.
— В уходящем году мы с честью отметили пятилетний юбилей нашего «Тузгаза». В наступающем году наш «Тузгаз» будет отмечать своё шестилетие. Не успеем оглянуться, мальчика пора будет вести в школу.
Эта острота вызвала наибольшую бурю смеха в зале. В сравнении с местными остряками мамаша Аркадия Морозова была просто-таки Ильф и Петров вместе взятые.
Выступал и господин Проломов, но из его речи поэт ничегошеньки не понял, настолько она была обтекаема, умна и официальна.
— Такое впечатление, что он передал шифровку марсианам, — сказал Артосов близстоящим людям, и те на шаг отступили от него. Его уже начинали чураться.
Когда, наконец, официальная часть окончилась, Артосов ожидал, что будет концерт или даже танцы. Но ничего этого не начиналось, а вскоре стало ясно, что и не предвиделось. Люди ходили по залу, что-то попивали, чем-то слегка изящно закусывали, пластмассово разговаривали, улыбаясь отрепетированными улыбками. Артосов чувствовал, что на него неодобрительно поглядывают, что все видят, насколько он не из той оперы, единственный бородатый среди всех этих идеально выбритых, причёсанных, обцацканных. Он всё ждал, когда же Таня вновь подойдёт к нему и одна, без своего буржуя. Но она не расставалась с мужем и супружеская чета Проломовых нарочито держалась подальше от Артосова.
Он уже собрался уйти, как вдруг увидел себе подобного. Некий пьяноватый человечек лет пятидесяти с лишним стоял в сторонке и выпивал, закусывая потихоньку яблочком. Он явно был здесь таким же ненужным, и Артосов подошёл к нему:
— Поэт Валерий Артосов. Чувствую, что задыхаюсь в этой необуржуазной обстановке.
— Я тоже, — оживился человечек. — Игнатий Самоцветов. Иллюзионист. Проще говоря, фокусник. Вот, пригласили показать фокусы, а теперь, говорят, что и не нужно. Обещали двести долларов, а теперь и не знаю, заплатят ли.
— Как это! — воскликнул Артосов. — Самому Самоцветову не заплатить? Ну, это уж шалите, господа хорошие!
Стоящие поблизости внимательно посмотрели на Артосова и Самоцветова. Валерий почувствовал, что настал его час.
— Безобразие! Великий русский фокусник Самоцветов! Стоит и никто на него внимания! Ахтунг! Господин Самоцветов, просим вас!
Фокусник виновато взбодрился. Он извлёк из кармана колоду карт, подбросил её, она рассыпалась, но он ловко поймал все карты в воздухе. Впрочем, бубновый валет всё же пал к ногам не бедных слоёв.
— На сцену просим! — возгласил опять-таки не кто-то, а Артосов. — Похлопаем, господа!
Раздались жидкие рукоплескания. Самоцветов поднялся на подобие сцены и стал показывать весьма банальные фокусы. Посмотрев на него недолго, публика отвернулась и продолжала ходить, разговаривать, закусывать. Какой-то хлюст свёл фокусника со сцены и подал конверт. Самоцветов тотчас и исчез, затерялся где-то. Артосову стало душно и противно. Он принялся хлестать всё подряд — водку, виски, джин, ром…
— Эх, набить бы вам всем морды! — произнёс он фразу, которую сам от себя и услышал.
Вокруг него слоились богатые люди, позвавшие его показывать фокусы и забывшие о его существовании. Он готов был к битве с ними и знал, что победит.
— «В лицо вам толще свиных причуд»! — следующее, что он услышал от самого себя. — Хотите увидеть поэта и бунтаря? «Милый, милый смешной дуралей»… А вы знаете, что следом за пятым грядёт семнадцатый? Русскому сердцу чужд капитализм! Успели упрятать тугрики в тугие свои чемоданы?.. Не трожь, ударю! Эх, нет здесь Серёжки Есенина, он бы вам прописал пилюлю! Не хапай, говорю!
Он вдруг развернулся и нанёс скользящий удар кому-то в челюсть. Тотчас его взяли крепко под руки и ласково сказали:
— Вам надо освежиться.
Повели вон из зала.
— Вот его пальто и фуражка.
Он очутился один на улице. Помотал головой, встряхнулся, и ноги сами повели его. Он прошёл через чёрный ход, никем не остановленный миновал подсобные помещения и вновь оказался в зале со свастиками на полу. Да как удачно: перед ним выросла Таня, а с нею вместе её муж, тузгазовец Проломов.
— Какая встреча! — воскликнул Артосов. — Мсье, как вам удаётся иметь такой неестественно здоровый цвет лица? Прямо не лицо, а детская попка! От него хорошо пахнет, Таня? Сомневаюсь! «Только бездельник не пахнет никак! Как ни старается лодырь богатый, очень неважно он пахнет, ребята!» Это Есенина стихи! Ишь ты! Собрались тут! А вы знаете, что это здание проклято? Здесь когда-то по стенам были развешаны восемьсот шкур убитых медведей! И души тех мишек незримо… Только подумайте, не-зри-мо…
— Валерий, вам нужно отдохнуть, — вежливо произнёс Дмитрий Алексеевич.
— В смысле, сном могилы? Что ж, вы можете удавить поэта в «Англетере». Да потом ещё про- згласить это сам-убийством. — Артосова слегка качнула волна икоты. — «Но есть и Божий суд, наперсники разврата! Есть грозный Судия, он ждёт…»
— Забавный малый, — услышал Артосов не свой, а чей-то иной голос.
— «Он не подкупен звону злата…» Что?! Я забавный малый? Да, на мне костюмчик с оптовки. Но его шила милая русская девушка. Которая не пошла в проститутки. Несмотря на все ваши старания! На всю вашу всяческую бзынь! Расступись, я гулять буду!
