– А это правда? Ты не врешь?
– Правда, правда, – успокоил я ее, – не нервничай. Если я так сказал, значит – так и будет. Получишь деньги и свободна.
Она бросила на меня быстрый взгляд, и я прочел в нем свой приговор. Да-а, Знахарь, ты был прав, когда прикинул, сколько стоит твоя жизнь в ее прейскуранте. Но выражение ее глаз тут же изменилось, и она посмотрела на меня чуть ли не с нежностью.
Я вдруг вспомнил Настю и, снова посмотрев на Наташу, ощутил острую неприязнь к ней. Сука, подумал я, какая же ты все-таки сука!
– Пойду-ка я приму душ, – заявил я и направился в ванную.
Заперевшись, я встал под теплые струи, закрыл глаза и увидел перед собой сидевшую по другую сторону грубого дощатого стола Настю.
Она смотрела на меня, подперев указательным пальцем тонкий подбородок, и ласково улыбалась. Легкий ветерок шевелил прядь темных волос, выбившуюся из-под плотно охватывавшего ее лоб белого платка.
Мое сердце остановилось, и время прекратило свой бег.
Пропал шум льющейся из душа воды, исчезли стены, окружавшие меня, сгинула бессмысленная немецкая гостиница, и я опять оказался в сибирской тайге, за выскобленным добела столом, вкопанным в землю под старой березой.
– Здравствуй, Настя, – беззвучно произнес я.
– Здравствуй, милый, – ответила она, – здравствуй, Костушка!
– Я так скучаю по тебе, – сказал я, не ощущая своего дыхания.
– И я тоже, – ответила Настя и чуть-чуть нахмурилась.
– Мне очень плохо без тебя, Настя, – подумал я, – я не знаю, как мне жить дальше. Помоги мне.
– Я знаю, милый, – тихо ответила она, – я все знаю. Но ведь мы встретимся снова, правда?
– Правда, – прошептал я, чувствуя, что передо мной открывается сверкающая бездна, – и для этого мне нужно умереть.
– Да, Костушка, это так. Но только не спеши с этим. Если ты сделаешь это сам, то мы никогда не увидимся. Никогда-никогда! Ты живи долго и умри правильно. И тогда я снова обниму тебя и мы будем вместе всегда. Ты знаешь, что такое – всегда?
– Нет, не знаю, – ответил я, поражаясь тому, что и на самом деле не знал этого.
Настя улыбнулась и отвела узкой рукой свисавшую почти до самого стола ветку березы, которая мешала нам смотреть друг на друга.
– Всегда – это значит, что ты больше не будешь думать о том, что такое «никогда». Понимаешь?
– Понимаю, – ответил я, а Настя тихо засмеялась и сказала:
– Ничего ты не понимаешь, любимый. Но потом поймешь.
Она помолчала, глядя мне в глаза.
– Я люблю тебя, Костушка, – наконец сказала она, и ее глаза приблизились ко мне так, что я смог разглядеть в ее зрачках свое отражение.
– Я люблю тебя, Настенька, – словно эхо, повторил я, чувствуя, как ржавый зазубренный штык снова, как тогда в тайге, медленно входит мне в самое сердце.
Ее лицо стало таять, дробясь на вертикальные струящиеся полосы, затем я услышал приближающийся издалека шум льющейся воды, потом ощутил, что эта вода течет по моему лицу, и наконец вспомнил, что стою под душем, закрыв глаза и до хруста сжав кулаки.
Раздался стук в дверь, и я услышал голос Наташи:
– Ты долго там еще?
Я вдруг ощутил острое желание выйти из ванной и убить ее.
Именно убить. Не отвести душу, выбив ей, например, все зубы, а убить по-настоящему. Лишить жизни. Зарезать, задушить, пристрелить, разбить ей голову молотком для мяса, в общем – сделать так, чтобы она перестала дышать и двигаться.
Это желание было настолько сильным, что я даже испугался.
Эй, Знахарь, ты что, спятил, что ли?
А ну-ка, успокойся! Она не виновата, что она – такая.
Я собрал волю в кулак и, наконец придя в себя, громко ответил, перекрывая шум душа:
– Да-да! Сейчас выхожу.
Ответа не последовало, но я его и не ждал.
Взяв мыло, я энергично занялся тем, для чего, собственно, и предназначена ванная комната, и минут через десять, выключив воду, уже вытирался огромным махровым полотенцем.
Надев купальный халат, я туго подпоясался и вышел из ванной.
Наташа встретила меня удивленным взглядом и вопросом:
– Интересно, что это ты делал в ванной целый час?
Теперь уже удивился я, но, сделав вид, что все в порядке, ответил:
– Целый час? Вообще-то я иногда люблю подремать под душем.
– Ага... – ответила Наташа и снова вперлась в телевизор.
А я достал из холодильника бутылку пива «Грольш», которое так понравилось мне тогда в Душанбе, и, завалившись в кресло, присосался к горлышку. Пиво было шикарное. Влив в себя полбутылки за один раз, я покосился на Наташу и, вытерев сразу же вспотевший от пива лоб, задумался.
Это значит, я теперь лунатик, что ли?
Стоял под душем целый час и даже не заметил этого.
Симптомчики, как говорил один из докторов, с которыми я в далекой прошлой жизни работал в отделении реанимации. Это он так называл колотые и огнестрельные раны на телах наших клиентов.
Шутки – шутками, а вообще-то нужно следить за собой. А то задумаюсь вот так же, а в это время мои заклятые друзья и возьмут меня тепленького да ничего не соображающего. А я и не замечу. Я снова бросил быстрый взгляд на Наташу, и тут мои мысли приняли совершенно другое направление. И были они не очень приятными. Даже можно было сказать, что они были совсем неприятными.
Ну и скотина же ты, Знахарь, подумал я вдруг совершенно неожиданно для самого себя. Похотливое животное. Безмозглый кобель, готовый, забыв про все, попереться за любой сукой, за любой смазливой тварью, за любой горячей дыркой, за... Ну ладно, раньше – другое дело. А теперь, когда у меня есть Настя?
Эта неожиданная мысль потрясла меня. Ведь я и в самом деле считал, что у меня ЕСТЬ Настя! Да, я сам похоронил ее, сам опускал в пыльную яму ее невесомое тело, сам, своими глазами, видел, как жизнь покинула ее лицо, и все же теперь я жил, сознавая, что она у меня ЕСТЬ.
Не «была», а именно «есть».
Наверное, это и есть бессмертие.
Так вот, у меня есть Настя, а я, как последний подонок, исполняю любовные судороги со всякими пустоглазыми мокрощелками. И делаю это страстно, с полной отдачей, забывая обо всем. Забывая о Насте.
Интересно, подумал я, а если бы она была жива и мы были бы вместе, ходил бы я, что называется, налево? Не знаю. Наверное, все-таки – нет, потому что в этом не было бы нужды. Когда мы с ней были вместе, она была для меня единственной женщиной, существовавшей в этом мире. Остальные бабы были просто самодвижущимися автоматами из мяса и костей. Все женщины мира объединились тогда для меня в Насте. Все, жившие когда-либо, и те, которые еще не родились.
Это и было счастьем. А счастье, как известно, недолговечно. И то, которое выпало на мою долю, – тоже. Наверное, так устроена жизнь.
Ну а как же устроен я?
Конечно, я могу оправдывать себя тем, что я молодой, полный сил мужик, мне нужны женщины, что же я – импотент, что ли? Или мне что – на сухую руку себя тешить, как в восьмом классе?
Ой, Знахарь, не знаю.
С одной стороны, это так, а с другой...
Это какой же скотиной нужно быть, чтобы, не забыв еще запаха Настиных волос, кувыркаться на
