пустую фляжку в сетчатую полочку, торчавшую над головой, и только завалился на диван, как вдруг его желудок подскочил к самому горлу.
Над столиком подпрыгнули и повисли, крутясь в воздухе, оставленные Капитановым стопки. С верхних полок посыпались скрученные матрацы. Больно стукнула по голове пустая фляжка. Оглушительный вой, грохот и пронзительный скрежет – будто бы кто-то великанским стеклорезом провел по безразмерному стеклу – так ударили по ушам и по нервам, что у лейтенанта отключился слух. Пол поменялся местами с потолком. Потом сверху оказалась дверь купе, она открылась, и на Фиму из проема вывалился Капитан- Майор, беззвучно распахнувший перекошенный рот.
Их бросило навстречу друг другу – и они сплелись в объятиях. «Вот же, блядь», – подумал лейтенант, но в этот момент оторвавшаяся от стены вагонная полка расплющила ему голову.
И эта недодуманная мысль оказалась, таким образом, последней в его короткой жизни.
Литерный поезд с ходу вылетел на высокий ажурный мост, висевший над глубоким ущельем. Клепаные стальные конструкции моста задрожали, принимая на себя полторы сотни тонн несущегося по отполированным рельсам состава. По вагонам, прыгая и проваливаясь, заскользили решетчатые тени, колеса звонко защелкали на стыках, и по ущелью, отражаясь от скал, полетели резкие железные звуки.
Этот мост был построен сорок лет назад, и с тех пор исправно служил людям, пропуская через себя пассажирские поезда, набитые спящими и жующими людьми, и грузовые составы, под тяжестью которых незаметно для глаза изгибался и напрягался его стальной скелет.
Десятки поездов днем и ночью пролетали по этому мосту, и каждый раз ущелье оглашалось металлическим стуком и гулом. А когда последний из вагонов съезжал с моста и поезд скрывался в тесном лесном коридоре, снова наступала тишина и становились слышны негромкие звуки тайги, голоса птиц и журчание узкой речки, струившейся по каменистому дну ущелья.
Выехав на начало моста, поезд громко вскрикнул, и над тайгой пронеслось эхо. Так бывало каждый раз на протяжении вот уже сорока лет, но то, что произошло в следующую секунду, никак не вписывалось в привычную картину однообразных событий.
В ущелье вдруг раздался оглушительный хлопок, и на изгибе одной из двух огромных ажурных арок, поддерживавших двухсотметровую стальную ферму моста, по которой были проложены рельсы, расцвел грязно-красный огненный цветок.
Мост вздрогнул, и его изящные очертания исказились.
В следующий момент над ущельем пронесся протяжный металлический скрежет, и арка стала складываться, как плотницкий метр. Не выдержав нагрузки, начали лопаться элементы второй арки, потом основная ферма моста прогнулась, и раздались звуки сминающегося и рвущегося металла.
Середина моста медленно провалилась, и перед поездом образовалось пустое пространство, перелететь через которое смог бы разве что бессмертный Индиана Джонс на своей любимой шахтерской вагонетке. Поезд по инерции несся вперед, но теперь его движение перестало быть прямым, как начерченная на ватмане линия. Земля безжалостно притягивала к себе скованную вереницу вагонов, и они, потеряв стальную дорожку под колесами, обреченно направились к земле, рисуя в воздухе идеальную дугу.
Рядом с вагонами, сталкивавшимися и переворачивавшимися в воздухе, падали изуродованные взрывом элементы стальной конструкции моста. Это выглядело красивой игрой, и казалось, что, упав на землю, вагоны начнут весело кувыркаться, подскакивать и раскатываться, но все произошло совсем иначе.
Локомотив, с размаху ткнувшись в дно ущелья, поднял фонтан земли и камней, затем резко повалился набок, и сверху на него посыпались вагоны. Они гнулись и раскрывались, как лопнувшие обувные коробки, и из них беспорядочно вываливалось содержимое – окровавленные мертвые люди, не выдержавшие падения с высоты больше сотни метров.
Пять зеленых с золотой полосой вагонов упали на локомотив с мерностью последовательно падающих костяшек домино и, как бы обессилев, раскатились в разные стороны. Все это сопровождалось грохотом, скрежетом и лязгом мертвого металла. Через несколько секунд все утихло, но тут во второй, пока что лишь согнувшейся арке лопнул последний лонжерон, удерживавший ее от критического изгиба, ведущего к полному разрушению.
Арка покосилась, и ущелье снова заполнил звук умирающего металла. Сгибаясь и лопаясь, огромная металлическая конструкция упала на раскатившиеся по каменистому дну ущелья искореженные вагоны. Жестокий поцелуй стали и гранита высек метелочку искр, которые попали на пересохший от жары вереск, и над кустарником появился легкий дымок.
В это время из разорванного топливного бака локомотива, тихо булькая, вытекала резко пахнувшая солярка, и когда извилистый ручеек горючего достиг тлевшего вереска, вспыхнул огонь. Сначала маленький, потом больше, потом в воздух полетела жирная копоть, и наконец огонь, пробежав по поверхности горючего, достиг топливного бака.
Раздался взрыв, и четыре тонны солярки, расплескавшись по камням, вспыхнули неярким коптящим огнем. В воздух поднялось черное облако дыма, огонь, разливаясь по перевернутым вагонам, приступил к своему неопрятному пиршеству.
Окровавленная вывернутая рука Капитан-Майора, который лежал на спине, уставив в яркое голубое небо неподвижные открытые глаза, попала в лужу горящей солярки, но он не обратил на это никакого внимания. В этот момент он, наверное, бил морду молодому похотливому лейтенанту, а растаскивал их не иначе как сам апостол Петр.
Когда затих последний звук катастрофы и снова стал слышен шум бежавшей далеко внизу воды, из-за чахлых кустов, торчавших на вершине высокого утеса, поднялись три человеческие фигуры.
Тимур сделал несколько резких разминочных движений, Афанасий привычно оглядывал тайгу, а Знахарь, отряхнув колени левой рукой, задумчиво посмотрел на пульт, который по-прежнему держал в правой. Скривившись от отвращения, будто в руке у него была протухшая крыса, он размахнулся и швырнул адскую машинку в пропасть, вдогонку за вагонами, людьми и мостом…
– Ну вот, спасли Россию, мать ее… – только и смог произнести он.
И подрывники, повернувшись спиной к поднимавшемуся над ущельем черному дыму, пешком отправились на станцию Веселовская. Афанасий торопился назад, к брошенной без присмотра фазенде, а у Знахаря с Тимуром уже были куплены билеты до Москвы. Им следовало лично убедиться в том, что парад на Красной площади пройдет без эксцессов.
Следственные методы работы по возбужденному прокуратурой уголовному делу об убийстве старушенции в Заставном переулке эффект дали мизерный и не то что радужных – вообще никаких перспектив не сулили. Сначала десятки, потом сотни листов протоколов допросов, запросов и ответов на официальных бланках, баллистические экспертизы, компьютерные распечатки ГАИ, фототаблицы со слов охранников, участвующих в перестрелке…
В сущности, все возможное и действительно важное уже было сделано. Оставались лишь процессуальные конвульсии, позволяющие имитировать «движение» по делу до того предусмотренного законом дня, когда следователь прокуратуры с легкой душой спишет его в «глухари» и засунет в самый дальний угол сейфа.
И останется от старушки только жилплощадь, за которую передерутся внуки, да заметка «МК» в разделе «Происшествия»:
«Сегодня в центре Москвы, в Заставном переулке, разыгралась очередная кровавая драма. В своей квартире на втором этаже жилого дома была застрелена гражданка Ротман Хана Моисеевна. Предполагается, что смерть ее явилась трагической случайностью. Убита она была шальной пулей, залетевшей в комнату во время перестрелки, произошедшей под ее окнами в 13 часов 43 минуты.
Наша газета располагает конфиденциальной информацией о том, что причины происшедшего кроются в оголтелом соперничестве между группировками мафии, делящими сферы влияния в столице. Что же еще ждет беззащитных старушек, любого из нас с вами при том параличе власти и попустительстве, которое так называемые…»
Депутату Михайлову сообщили, что дело о покушении закрыто, и он вздохнул свободно.
