информацию эту навеки похоронили в недрах вверенного ему управления.
Иначе он лично кастрирует всех болтливых блядей и вырвет их поганые языки. И только после этого Сидоренко позвонил Борису Тимофеевичу Вертякову, не побоявшись вытащить его из теплой постели, и в подробностях доложил обстановку.
Выслушав начальника УВД, Борис Тимофеевич ни слова не говоря дал отбой и тяжело задумался. Сон как рукой сняло. Какой тут на хрен сон! Такая, казалось бы, отлаженная система вдруг дала трещину.
«Система сдержек и противовесов» – вспомнил он любимую ельцинскую прибаутку и криво усмехнулся. Все эти записки и погоны на трупах наводили на крайне неприятные мысли. Неужели криминальные соратники передумали и затеяли собственную игру?
Но какую?
Неужели они задумали избавиться от него, как от лишнего колеса в телеге?
Как, в общем-то, умный человек, Борис Тимофеевич понимал, что все его благополучие, по большому счету, дутое. Основанное на старом добром правиле – что охраняем, то и имеем. Построил забор на пустом месте, встал возле калитки да и дери десять шкур с любого, кто захочет через эту калитку пройти – то есть воспользоваться тем, что ему и так положено.
А как иначе, если пипл – то есть население – покорно хавает все, что ему ни скорми? Эти гребаные так называемые избиратели прут, как бараны, голосовать за любого, кого им укажут. Их куриным мозгам ни за что не догадаться воспользоваться самыми элементарными собственными правами. Никогда не допереть, что они не монгольских ханов сами себе на голову выбирают, а обыкновенных управляющих, обязанных действовать в их же интересах! Им лень даже жопу подтереть – не то чтобы задуматься об улучшении собственной жизни! Так зачем с ними цацкаться – быдло, оно и есть быдло, пусть служит тому, кто умнее, кого бог наградил...
– Гражданское общество, мать его! Не доросли, штаны сначала научитесь одевать, в носовой платок сморкаться! – буркнул Вертяков вслух и понял, что увлекся.
Нервы, нервы...
А ведь и правда – без него, Вертякова, вполне можно обойтись.
Стоит только криминалитету заподозрить, что не такой уж он и авторитет среди городской элиты, – тут ему и конец. Никакие соглашения с Кругом не помогут, не на гербовой бумаге писаны, в арбитраж не пойдешь. Именно вся эта уголовная свора и способна его подвинуть, именно она и заинтересована в том, чтобы перестать делить с халявщиком потенциальные доходы и власть. Так неужели же они почувствовали в нем слабину? Неужели расстрел в сауне – это черная метка именно ему, Вертякову?
И это после виртуозных, по мнению Бориса Тимофеевича, переговоров с Белым, после договоренностей с Кругом, после триумфального выстраивания по струнке всего городского начальства на памятном собрании? Он еще тогда по-мальчишески возомнил себя эдаким Юлием Цезарем. Вот тебе и грех гордыни, и щелчок по носу высших сил, неожиданно для себя подумал Вертяков и в сердцах плюнул на собственный ковер.
А ведь на этом самом собрании, победоносно озирая признавших его первенство чиновников, он кроме Юлия Цезаря вспомнил и о Бруте. Кто же, мол, из них – таких преданных и раболепных – станет моим Брутом? Так, мелочь, невинное и простительное в тех обстоятельствах позерство – а ну как и вправду накликал, завелась уже какая-нибудь гнида?
Вертяков вдруг подумал о полковнике Сидоренко. Менты хоть и состоят формально при городской власти – но у них свои дела, свои доходы, свои сложные и давние отношения с бандюками, с барыгами. Что означает оторванный погон, подброшенный неизвестным убийцей? Можно ли положиться на Сидоренко в случае серьезных осложнений, не предпочтет ли он свои собственные корпоративные интересы?
Борис Тимофеевич осознал, что в Сидоренко он уже не уверен.
– Да это же просто паранойя, – воскликнул он и устремился к домашнему бару.
Полстакана «Джонни Уокера» вернули уверенность в себе.
«Ну нет, если это и вызов – то не мне лично, а всей городской властной вертикали, – привычно подсказал вселяющую бодрость формулировку изворотливый чиновничий ум. – Я вам не мальчик с грязной попкой! Мы еще поборемся. Будем разбираться».
А полковник Сидоренко и впрямь призадумался. Чем больше он размышлял над ситуацией, тем меньше она ему нравилась. Если криминалитет вздумал наезжать на власть – грош цена Вертякову и всем его договоренностям. А записка с поста ГИБДД? Значит, война по всем фронтам? Синий переворот? Конец ментовским крышам и прочим сладким пряникам, так приятно сдабривающим тяготы государевой службы? Тогда тем более этот Вертяков на хрен сдался, впору о себе подумать.
Начальник УВД даже пожалел на какой-то миг Вертякова – хорошо, что в органах все-таки дисциплина, есть на кого положиться. Не разбегутся, чуть что, как наверняка побежит от Бориса свет Тимофеевича вся его чиновничья шобла при первых же признаках серьезной опасности. Дисциплина есть дисциплина, особенно если ее поддерживает крепкая рука! Полковник был уверен, что имено такой вот крепкой рукой он и является.
Между тем Сидоренко явно переоценивал степень своего влияния на подчиненных. Зеленый Бенджамин Франклин, вовремя сунутый в оттопыренный от частого использования нагрудный карман прикормленного обладателя ментовского кителя, сделал свое дело.
Савелий Павлович Кругляков, он же смотрящий Круг, получил исчерпывающую информацию об обстоятельствах, сопутствовавших ночным убийствам, ненамного позже, чем Борис Тимофеевич Вертяков. В отличие от Вертякова, Круг комплексами не страдал и поэтому долго не раздумывал. Он пригласил к себе престарелого Скрипача и всё ему выложил. Скрипач сощурил хитрые глазки и с уверенностью опытного юриста выдал резюме:
– По форме выходит, что менты на нас катят. В таком случае получается, что Вертяков твой у своих не в авторитете и мы с пустышкой связались. Зря во все эти добазарки вписывались. В таком случае непонятно, кто нас самих пытается подставить – то ли сами менты, то ли еще кто. Кому-то очень надо. Кому – без стрелки не разберешься. Короче, лучше всего за пушки сразу не хвататься, а забить стрелку. И с ментами, и с городскими. Там все и перетереть и до чистой воды добраться.
На том и порешили.
И вовремя. Потому что уже на следующий день после убийств во взбудораженном состоянии оказались отнюдь не только мирные обыватели города Томска. Низовые звенья пострадавших структур – криминальной и ментовской – по-своему отреагировали на события.
Инспекторы ГИБДД и милиционеры демонстративно передергивали затворы «калашниковых» и «макаровых» при виде любой мало-мальски коротко стриженной головы или татуированных пальцев.
Татуированные и стриженые в ответ огрызались и похлопывали себя по оттопыренным под мышками пиджакам и курткам, под которыми явно угадывались наплечные кобуры.
Чиновники всех рангов в ужасе шарахались от хорошо знакомых благодетелей, явившихся, как обычно, решать вопросы к обоюдному удовольствию.
Взаимное озлобление быстро достигло критической точки. Кое-где уже были отмечены драки между участковыми, патрульными и приблатненными пацанами. В результате заметно пополнилось число коечников в местных больницах. Только какимто чудом пока еще не доходило до стрельбы. Замерла деловая жизнь – налаженные схемы взаимодействия криминального и официального миров дали сбой, парализовавший принятие необходимых решений. Предчувствие надвигающейся катастрофы буквально витало в воздухе. Неладное почуяли и обыватели – ко второй половине дня улицы города заметно опустели.
В такой ситуации телефонный звонок, раздавшийся в кабинете главы городской администрации, оказался как нельзя более кстати.
Звонил Круг.
– Борис Тимофеевич, – холодно сказал он, как только Вертяков снял трубку, – вы в курсе происходящего. Поэтому считаю возможным первую часть разговора опустить и перейти сразу ко второй.
– Слушаю вас, Савелий Павлович, – осторожно ответил Вертяков, немного помедлив.
– Известные вам события ставят под вопрос существование наших с вами договоренностей, Борис Тимофеевич. Вы знаете, к каким последствиям это приведет.
– И это говорите вы, Савелий Павлович?! – невольно повысил голос Вертяков, однако быстро взял себя
