времени.
Превозмогая головокружение, Лазо медленно и прямо пошел к нему навстречу, крепко сжав обветренные губы. Шилов умерил шаг и, щеголяя отменной выправкой, готовился принять его рапорт, но, увидев на его голове окровавленную повязку, забыл про всякую официальность и с тревогой в голосе спросил:
— Ты что, ранен, Сергей?
— Немного царапнуло, — виновато улыбнулся Лазо и вскинул руку под козырек: — Разрешите доложить обстановку, товарищ член ревштаба.
— Да, да… Если не трудно, расскажи, что у тебя делается.
— Сегодня ночью пришлось оставить Борзю. Противник имеет огромное превосходство в силах. У него, по крайней мере, пять батарей и дивизион бронепоездов, а у нас ни одного орудия.
— Артиллерия будет в твоем распоряжении только завтра к вечеру. В Карымской я обогнал эшелон иркутского коммунистического отряда. Иркутяне везут с собой шестиорудийную полевую батарею. Едут на фронт матросы-дальневосточники. В Восточном Забайкалье спешно создаются и уходят на фронт отряды добровольцев. Там Георгий Богомяков и Фрол Балябин сколачивают наши аргунские полки. Вчера утверждено твое назначение командующим всеми частями этого фронта, который решили именовать Даурским. Начальником твоего штаба назначен Русскис, помощником по политической части — наш забайкалец Василий Андреевич Улыбин. Они едут к тебе с иркутянами.
— Вот это приятные новости, — воскликнул, слегка картавя, Лазо, и на смуглых упругих щеках его проступил горячий румянец, ожили и заблестели черные, с едва заметным косым разрезом глаза. Но тут же блеснувшая в них радость сменилась выражением озабоченности. Строго и с некоторым недоумением он спросил:
— Неужели не нашли на этот важный пост более опытного товарища, чем я?
— Не нашли, Сергей! Твоя кандидатура оказалась наиболее приемлемой. Даже Матвеев сказал про тебя, что ты молодой, да ранний, — щуря удивительного зеленого цвета глаза, сказал Шилов. И задиристо добавил: — Тебе остается только доказать, что мы не ошиблись.
— Нелегко это сделать, но… постараюсь, товарищ Шилов.
— Да, а ведь я забыл тебе сказать о самом главном, — пощипав свои тощие усики, снова заговорил Шилов. — Есть телеграмма Ленина Владивостокскому совдепу. — И он передал ему содержание телеграммы.
— Очень своевременное предупреждение, — твердо и убежденно сказал Лазо. — Теперь совершенно ясно, откуда у Семенова и артиллерия и бронепоезда. Японцы спешат с помощью этого проходимца отрезать Дальний Восток от Советской России. Он очень добросовестно служит им, но сегодня что-то подкачал. Бронепоездов до сих пор не видно.
— Еще успеет нажать, не беспокойся, — сказал Шилов.
На другой день под вечер иркутяне, которых было четыреста с лишним человек, прибыли на разъезд. Орудия быстро перекочевали с платформы на землю. Лазо распорядился немедленно выкатить их на полверсты за красногвардейские окопы. Там для них отрыли капониры справа и слева от линии. К утру хорошо замаскированные пушки были подготовлены для стрельбы прямой наводкой. Самые лучшие наводчики дежурили у них, и одним из этих наводчиков был сам Лазо.
Утром на восходе солнца возник на горизонте серый дымок. Все красногвардейцы немедленно затаились в своих укрытиях. Семеновский разведывательный бронепоезд «Атаман» не спеша подходил к разъезду. Десятки глаз смотрели с него во все стороны и не видели никакой опасности. Дойдя до разобранного пути, он остановился, три орудия его уставились на видневшийся впереди завал.
И в эту минуту ударили по нему с двух сторон красногвардейские пушки. Били они с расстояния в триста — четыреста метров. Два снаряда сразу же угодили в паровоз, пробили броню и разорвались в его огненном чреве. Огромное облако белого пара рванулось к небу, окутало все вагоны, ослепив семеновских артиллеристов. Красногвардейцы закричали «ура».
Не помышляя о сопротивлении, семеновцы выскочили из бронированных коробок и побежали врассыпную на юг. Когда рассеялся пар, их заметили и стали обстреливать. А потом за ними пустились в погоню кавалеристы Кларка, находившегося за бугром на одной линии с красногвардейскими пушками. Скоро они переловили всех уцелевших семеновцев, среди которых было человек пятнадцать японцев, усатый великан черногорец, два горбоносых румына, китайцы и даже один грек. Красногвардейцы разглядывали пленных и смеялись:
— Вот это да!.. Со всех стран по солдату. И где только Семенов их выкопал?
— На Харбинской барахолке… Румыны-то: хвати, так скрипачи, ребята.
— А грек наверняка шарманщик…
— Нет, он скорее всего краденое скупал… Спроси-ка его, за каким чертом он воевать пошел?
Совсем другие разговоры шли у захваченного бронепоезда. Низенького роста красногвардеец, в желтых обмотках, с винтовкой за плечами и двумя гранатами на поясе, громко сетовал:
— Эх, путь-то не вовремя разобрали! Знать, так повременили бы. И ловко же товарищ Лазо придумал. Только что теперь с этими коробками делать будем?
— Революции служить заставим. Повернем пушки в другую сторону — приходи, кума, париться…
Во второй половине дня показались еще два неприятельских бронепоезда. С большого расстояния принялись они обстреливать разъезд. Но когда красные артиллеристы влепили в один из них пару снарядов, они уползли обратно и больше не появлялись. Только кавалерийские разъезды маячили до позднего вечера на дальних увалах и сопках.
Предвидя, что скоро Семенов обрушится на него всеми силами, Лазо развил кипучую деятельность. После личной рекогносцировки окрестностей занялся он укреплением своих позиций. На случай обходного движения семеновской конницы выдвинули на сопки справа и слева от линии два небольших отряда. Батарейцы перевезли свои пушки на новое место, оборудовали наблюдательные пункты и связали их с батареей телефонными проводами. На разъезде, позади первой линии окопов, рыли вторую, строили блиндажи, способные выдержать прямое попадание трехдюймового снаряда. Беседуя с красногвардейцами, Лазо говорил:
— Завтра, товарищи, легкой удачи не будет. Зарывайтесь поглубже в землю! Сейчас попотеем, да зато в бою уцелеем.
XXI
Умытая первым обложным дождем, радостно зеленела неоглядно широкая степь. Голубое от края до края, отступило на огромную высоту и казалось бездонным залитое светом небо. Сверкая, переливался нагретый воздух, сплошными коврами цвели на буграх подснежники, пели жаворонки, синели в лощинах озера, белые чайки вились над ними.
Шумно и людно было в тот день на широких степных дорогах. Преследуя разбитого у Адриановки и Могойтуя противника, красногвардейские части на широком фронте подходили к Онону. Краснели в летучей пыли знамена пехотных колонн, сверкали штыки, далеко разносился глухой и мерный топот. Молодцеватые, окрыленные успехом бойцы шагали размашисто и легко. Обгоняя их, проносились с веселым цоканьем копыт эскадроны конницы. А впереди, за конусообразными невысокими сопками, все бухали и бухали тугие пушечные удары, горели подожженные семеновцами переправы на Ононе, кружились в задымленной синеве и тревожно перекликались орлы.
По тракту, проходившему рядом с железнодорожной линией, двигалась большая колонна Дальневосточного социалистического отряда. Возглавляли колонну коренастые, широкоплечие люди в бескозырках и темно-синих форменках, шагавшие четким, кованым шагом. Грудастые, рослые лошади — по восемь штук в упряжке — везли четыре дальнобойных морских орудия и зеленые зарядные ящики на высоких колесах. Не жалея усилий, помогали лошадям на подъемах и спусках бравые артиллеристы с карабинами за плечами.
На придорожный, усеянный бело-синими подснежниками курган, впереди колонны, вылетела группа всадников на рыжих и гнедых конях. Завидев их, матросы распрямились, пошли веселее. Плотный усатый командир в коричневой кожанке, шагавший сбоку колонны, узнал в одном из всадников Сергея Лазо. Поправив на голове бескозырку, повернулся он к матросам, скомандовал:
— Даешь, братва, песню! Вижу впереди командующего.
