— Не миновала и тебя эта участь. И когда же на белом свете воевать перестанут? Дожили, нечего сказать: русский на русского пошел… Дома-то у вас все ладно?
— Да, все по-хорошему. Только дедушка слепнуть стал.
Через минуту на крыльце Роман ухитрился незаметно для Марфы Андреевны шепнуть Клавке, чтобы она предупредила о его приезде Ленку. В кухне Романа встретил босой, всклокоченный Лука, дремавший в ожидании ужина на теплой лежанке. Вешая на стену снятые Романом винтовку и шашку, Лука не удержался, спросил:
— Что же, верой и правдой станешь большевикам служить?
— Пока Семенова не расколотим, домой не вернусь.
Лука сокрушенно покачал головой:
— Не говори так, Ромаха. Оно может и наоборот случиться. Так что ты заранее о своей голове подумай. У Семенова, говорят, нынче сила, да немалая.
— Какая бы ни была у него сила, а побить его надо. Его японцы со всеми потрохами купили. Хотят они нас под свою власть забрать, а атаман им помогает.
— Враки! — сердито буркнул Лука. — Комиссарские наговоры это ты повторяешь. Семенов никому не продавался.
Не желая спорить с Лукой, Роман поборол себя и промолчал.
Марфа Андреевна послала Клавку закрывать ставни. Она закрыла, но назад не вернулась. Роман догадался, что она нашла причину сбегать к Гордовым. Марфа Андреевна собрала тем временем на стол. Только принялись Лука с Романом за ужин, как с надворья быстро вбежали Клавка и Ленка. Ленка раскраснелась и запыхалась, глаза ее сияли. Смущенно поздоровалась она с Романом и прошла следом за Клавкой в темную горницу. Там они начали шептаться и хохотать. Лука поднес Роману разведенного спирта и спросил:
— Когда же теперь ты женишься?
Роман выпил стакан до дна, покосился на полуоткрытые двери горницы, за которыми вдруг утихли смех и шепот, помедлил и громко сказал:
— Давно собирался, да все не получалось. А теперь и загадывать нечего, раз поженили меня с ружьем и шашкой.
После ужина Роман пошел убирать коня. Ночь была ясная и какая-то странно гулкая. Она отчетливо доносила далекие звуки, которых он ни за что не услыхал бы днем. Прислонясь к плетню, слышал Роман, как за Аргунью гортанными голосами переговаривались китайцы, заунывно скрипели колеса припозднившегося обоза. На русской стороне с черных высоких сопок, с лужаек станичного выгона долетали до него ржание и храп лошадей, звяканье бубенцов.
Скоро за спиной его скрипнула дверь. Это вышли из дома Ленка и Клавка. Они спустились с крыльца, подошли к воротам и остановились, не замечая Романа. Постояли, послушали. Потом Ленка тихо спросила Клавку:
— Где же это он? — В ее голосе были нетерпение и обида.
Роману захотелось броситься к ней, но вместо этого он отодвинулся подальше в тень.
— Придет, никуда не денется, — сказала Клавка. — Пойдем на лавочку.
Но Ленка разочарованно тянула свое:
— Этак мы и наговориться с ним не успеем… Время уже позднее.
От ее слов сладко заныло у Романа в груди, облило жаром сердце. Он шагнул к девкам из тьмы, озорно посмеиваясь, и, чтобы не напугать их, тихо уведомил:
— Здесь я.
Через минуту они уже сидели на меньшовской лавочке. Роман в середине, девки по краям. Но разговор клеился плохо.
Клавка поняла, что ей пора удалиться, и, не придумывая никакого предлога, попрощалась и ушла. Выждав, когда закрылась за ней калитка, Ленка придвинулась к Роману, играя концами полушалка, сказала:
— А я про тебя нехорошее слышала. Ты, говорят, сегодня в Заводе наших аргунцев рубить помогал. Правда это?
— Правда.
Ленка испуганно отшатнулась от него.
— Как же у тебя рука на своих поднялась?
— Они мне не свои, они белогвардейцы. Они первые начали. Один из них солдата от плеча до пояса клинком развалил ни за что ни про что. Увидел я это, и потемнело у меня в глазах. Выхватил я клинок из ножен и полетел на него. Обезоружить мы его хотели, да разве к пьяному подступишься? Матерится он на чем свет стоит и клинком машет. Разъярились тогда солдаты и подняли его на штыки.
— Мой отец тебя шибко ругает.
— Да откуда вы узнать об этом успели?
Ленка объяснила, что отец узнал обо всем от мобилизованных чалбутинцев, приехавших вслед за Романом провести дома перед походом ночь. У убитого казака была в Чалбутинском целая улица родни. Помолчав, она сказала, что с меньшовской лавочки лучше уйти в другое место. О приезде Романа в станице уже знают. И если весть об этом дойдет до родственников убитого, то ему живым назад не выбраться. Рассказывая, Ленка стала дрожать, как в лихорадке, и понизила голос до шепота. Роман попробовал ее успокоить, удержать на лавочке. Этого требовало его самолюбие, хотя рассудок был согласен с Ленкой. Но она не сдалась. Она встала с лавочки, взяла его за руку.
— Пойдем, а то сейчас же домой убегу.
Роману пришлось согласиться. Ленка повела его по проулку на зады меньшовской усадьбы. Скоро они очутились на обрывистом берегу Аргуни и пошли вверх по течению. Берег, постепенно подымаясь, превратился в небольшую крутую сопку, заросшую дикой яблоней. Роман узнал присутствие яблони по нежному запаху ее голых, но уже оттаявших на солнце ветвей. Выбрав поудобнее место, расположились они в яблоневой рощице и стали глядеть на реку. От нее ощутимо веяло холодком и сыростью, и в чернильных ее глубинах мерцали отраженные звезды. Роман накрыл Ленку полой шинели, прижал к себе и спросил о том, ради чего ехал к ней:
— Ждать меня будешь?
— И так четыре года ждала. Докуда же больше?
— Пока службу не отслужу.
— А захочешь ли ты после службы глядеть на меня? Я к той поре состариться успею.
— Не состаришься.
Ленка промолчала. Роман услыхал, как она бурно и порывисто дышит, тяжелея и обвисая в его руках. Вдруг она схватила его за шею, жадно потянулась к его губам.
— Не хочу я вперед загадывать, не хочу, — твердила она в каком-то исступлении опаляющие слова. — Мой ты! Я сейчас хочу тебя на пять лет вперед отлюбить, — и с закрытыми глазами искала его губы. Неузнаваемо охрипшим голосом, теряя самообладание, Роман нашел силы спросить ее:
— А не раскаешься?
— Никогда, ни за что…
Алый отсвет зари играл в реке, когда они оторвались друг от друга. Ленка взглянула на реку, на небо, схватила Романа за руку.
— Вот и жена я твоя невенчанная, — и расплакалась. А через минуту, когда еще на ресницах ее висели слезы, улыбнулась и принялась осыпать поцелуями его лицо, глаза, губы. Он отвечал на каждый ее поцелуй и был горд от сознания, что имеет теперь на Ленку хозяйские права. И хотя она ни о чем не спрашивала его, он, чувствуя себя виноватым перед ней, сказал:
— Пока жив, буду я радоваться и гордиться, что люб я тебе.
Ленка ничего не ответила ему на это. Она вытащила из блузки булавку и сказала:
— Дай-ка мне левую руку.
Он подал. Она взяла и проколола ему указательный палец и, когда выступили на месте укола капельки крови, припала к ним губами и выпила их. Потом подала булавку Роману и заставила его сделать то же самое с ней.
