— Зачем это? — немного погодя спросил Роман.
— Поверье есть одно. Только ты не смейся. Я от нашей бабушки слыхала. Если, говорит, в первую ночь муж с женой возьмут и выпьют друг у друга по капле крови, то век живут в любви и радости, дети у них будут кровь с молоком. Только делать это надо в чистом поле, на утренней заре. Поглядела я на зорьку и припомнила это…
Уже светало, когда расстались они у ворот Ленкиного дома… На прощание Роман сказал, что в его семье в любое время с радостью примут ее, если что случится. Он обещал писать ей при всякой возможности через Меньшовых.
В обратный путь из станицы он выехал при сером свете утра. Несмотря на бессонную ночь, не чувствовал он усталости и прямо держался в седле. От ворот поскотины с бугра в последний раз оглянулся он на гордовский дом, послал прощальный привет Аргуни и яблоневой рощице, где скоротал незабываемую вешнюю ночь.
Алешка Чепалов, Петька Кустов и Митька Каргин поехали ночевать к купцу Демидову.
Алешка, помахивая столбовой нагайкой, тихо говорил:
— Дела творятся… Жалко казаков. Не вытерпели и влипли.
— Батареец-то молодец! — сказал Петька. — Побольше бы таких, так давно полетели бы комиссары вверх тормашками.
— Следует за него Ромке с Тимошкой пулю в затылок всадить.
Петька помолчал, потом тихо, почти шепотом, произнес:
— Знаете, ребята, меня хоть и мобилизовали, а все равно я товарищам служить не буду. При первом же удобном случае к атаману Семенову перебегу. Я еще сведу кое с кем счеты за папашу.
— Я тоже верой и правдой служить не собираюсь. Черта с два. Не больно интересно лоб за разную сволочь под пулю подставлять. Мой отец недаром лучшего коня заседлал. Говорил он мне: чуть что, сразу перебирайся на ту сторону. Там за свое кровное воевать будешь.
— Ясно. Значит, будем готовиться…
Купец Демидов, высокий, благообразный старик с апостольской бородой, встретил их в ограде.
— А, вояки наехали!.. Здравствуйте, здравствуйте! Присягнули, значит, на верность большевикам? Что ж, повоюйте, повоюйте. Туго большевикам приходится.
— Мы им служить не собираемся. Не смейся, дядя! — сердито обрезал Алешка.
— Ой, да ты потише говори. Я ведь, братец, пошутил. Только ты потише… Не ровен час — услышит какой-нибудь зловредный человек, так сразу со свету сживут. Лучше в доме об этом поговорим.
В полутемной прохладной столовой, усадив Алешку и Митьку с Петькой за стол, на котором остывал пузатый никелированный самовар на черненом серебре подноса, Демидов прикрыл все двери.
— Теперь закусывайте, чаевничайте, да будем разговаривать. А ты знаешь, Алеша, кто у нас здесь был недавно от Семенова?
— Кто?
— Помнишь, у вас стоял на квартире войсковой старшина Беломестных, когда в Мунгаловском перед войной кадровцев учили?
— Еще бы не помнить! Помнишь, Петька, толстый такой? Ты ему землянику носил продавать.
— Помню.
— Так вот, братцы мои, этот самый Беломестных и приезжал сюда с семеновцами. Пять человек их было. Кони у них — прямо картинки. Вооружены до зубов: и маузеры, и гранаты, всякая всячина. Да и сами- то все как на подбор. Одно слово — гвардейцы. Неделю они у меня тайно жили.
— Зачем приезжали-то?
— Попроведовать… Ха-ха… На жизнь нашу непутевую посмотреть, настроеньице станичников узнать.
— Вот бы хорошо его увидеть!
— Даст Бог и увидишь. Он мне тут многое порассказал. Семенов, говорит, теперь по-настоящему оперился. Голыми руками не схватишь — обжечься можно. Япония ему помогает. Навезли, говорят, в Маньчжурию и пушек, и пулеметов, и обмундирования всякого разного. Все солдаты и казаки в заграничной справе щеголяют. Вам, по-моему, сразу же надо к нему подаваться. Так оно верней будет.
— Мы и сами об этом думку держим.
— И хорошо делаете.
— Я за папашу еще расплачусь. Так расплачусь, что чертям тошно станет! Первому Тишке Косых красные сопли пущу.
— Это не он ли нынче помогал комиссарам казаков вязать?
— Он самый. Да не один он, у него и друзья-приятели есть. Такие же волки.
— Ой, начеку вам, ребятушки, надо быть. В оба за ними смотрите, а то они вас в момент и пришить могут.
— Это мы посмотрим, дядя. Мы ведь тоже стрелять умеем. Мы постараемся, чтобы нам вперед довелось стрелять по ним.
— Дай-то Бог! Об этом и день и ночь молиться буду. А теперь давайте спать. Утром раненько надо вставать, — сказал Демидов, подымаясь со стула.
XXIII
В один из последних майских дней головная четвертая сотня Второго Аргунского полка из мунгаловцев и орловцев, под командой Тимофея Косых, подходила к одной из степных станиц. Дорога шла по выжженным волнистым увалам. Седые орланы кружились над степью. На увалах, у красноватого щебня нор, рыжими столбиками торчали любопытные сурки, тревожно перекликаясь.
Дорога вывела на голый бесплодный хребет.
Одолев подъем, сотня остановилась на самом гребне на короткий десятиминутный отдых. Здесь веял легкий вершинный ветер. Далеко-далеко внизу, в текучем и горячем мареве была видна станица. В самой гуще ее построек жарко горела серебряная звезда — цинковая крыша какого-то дома. Ближе — синели озера, неоглядно волновались увалы, серел мелкорослый тальник. За тальниками, как мухи на хлебном ломте, рассыпались стада.
— Можно закурить, — весело разрешил Тимофей.
С конем на поводу присел он у обочины пыльной дороги. Из нагрудного кармана суконного френча вынул черный шелковый кисет, расшитый колосьями и васильками.
— Успел кому-то закрутить голову, — рассмеялся Иван Гагарин. — А ведь жил как будто совсем по- монашьи. Ловкач! Ну, что же, разобьем вот золотопогонников да на радостях и свадьбу справим. Дай-ка поглядеть подарочек.
— Даром не давай. За погляд три рубля, — вмешался Роман.
— Отвяжитесь вы все, — рассеянно отмахнулся Тимофей и спрятал заветный кисет. Он вспомнил свою последнюю встречу с Феней у старой мельницы на берегу Драгоценки.
Она полоскала белье, когда он приехал выкупать перед походом коня.
— Откуда едешь, Тиша? — потупясь, спросила Феня.
— С заимки. Завтра воевать уезжаем. Слышала?
— Как вам не надоела эта проклятая война? — вдруг сердито спросила Феня. — Не успели дома пожить, и опять на войну. Без вас там не обойдется, что ли?
— Обошлись бы, так не поехали бы. Ждать ты меня будешь?
— Обожду, куда от тебя денешься.
— Ну и спасибо, — горячо сказал Тимофей.
В курчавых кустиках тальника, за широким мельничным руслом простились они…
Вывел Тимофея из забытья рассерженный голос Гагарина:
— Да ты дай хоть закурить, холера этакая! А то подразнил, подразнил своим кисетом, да и оставил с носом.
— Разве? — удивился Тимофей. — Экая оказия. На, закуривай.
В это время глядевший в сторону станицы Роман закричал:
— Тимофей, гляди-ка! Там никак наших обстреляли.
Тимофей вскочил. Заслонясь ладонью от слепящего солнца, взглянул под хребет. Ушедший за это время
