не имеете никакого права меня задерживать. Я желаю тотчас связаться с португальской дипломатической миссией в Риме.
Дежурный с сожалением пожимает плечами и распоряжается, чтобы Шмидгубера увели. Консул просит пригласить адвоката. Но не получает никакого ответа.
Доктор Шмидгубер недолго остается в Меране. Уже 2 ноября его перевозят в Больцано. Здесь его доставляют в квестуру, и там, благодаря его энергичным действиям, ему удается встретиться с квестором.
– Я протестую против моего ареста! Почему вы меня задержали?
– Вы – дезертир. Свои претензии вы сможете адресовать своим соотечественникам, немцам. Мы вышлем вас в Германию.
Шмидгубер все понял. Удар по нему мог нанести только абвер. Теперь он знал, что с ним собираются сделать. Без лишней шумихи его осудят военным судом за дезертирство и казнят.
Вскоре случилось еще одно потрясающее событие.
На перевале Бреннер консула передают германским властям, которые привозят его в Мюнхен. Здесь он предстает перед военным судьей.
Сначала его допрашивают о деятельности в Италии и Франции.
Затем судья делает паузу. Внезапно он резко говорит:
– Доктор Мюллер при своем аресте заявил суду люфтваффе, что при встрече с ним в Больцано, когда он потребовал, чтобы вы подчинились приказу вернуться в Германию, вы заявили, – тут судья делает искусственную паузу, – вы сказали доктору Мюллеру: «В Германию я вернусь только в качестве верховного комиссара. Я убегу в Англию».
Шмидгубер бледнеет. Теперь ему ясно: доктор Мюллер дал против него показания.
– Я? Никогда! – Шмидгубер понимает, что его ждет смертный приговор, если он признается в таком высказывании.
– Что же, – говорит судья, – благодаря этому высказыванию дело из уголовного перерастает в политическое. Признание доктора Мюллера побудило суд люфтваффе попросить гестапо произвести ваш арест.
Таким способом дело было переведено в политическую плоскость. Никто тогда не знал, какие ужасные последствия это будет иметь для абвера.
В камере доктор Шмидгубер задумался о своем положении. Оно не было обнадеживающим. Донос абвера о дезертирстве теперь отошел на второй план. Смертельная опасность заключалась в заявлении Мюллера. Если гестапо поверит в это заявление: «Я вернусь только английским верховным комиссаром», – то он – мертвец. «В любых обстоятельствах я буду отрицать это высказывание, которое никто не может доказать», – твердил себе Шмидгубер.
Вот только что заставило доктора Мюллера дать эти показания? Разве он не помог Мюллеру с абвером, когда тот плакался: «Я не хочу на войну, у меня ребенок…»
При этом сам он знает столько о Мюллере, что может отправить его, а также Остера и других прямиком на виселицу, стоит ему заговорить. Доктор Шмидгубер был логично мыслящим человеком. Он точно знал, что если он, как посвященный в дело о выдаче даты германского наступления на Западе, заговорит, то это бесповоротно решит и его судьбу. Итак, он молчал.
По поручению мюнхенского суда люфтваффе Шмидгубер и его экономический консультант Иккрат были переданы гестапо и доставлены на Принц-Альбрехт-штрассе в Берлине. Оба были подвергнуты допросам. К счастью для Шмидгубера, проводивший допросы чиновник был скептически настроен по отношению к обвинениям, исходящим от абвера. Так, он не верил, что консул сказал, будто сбежит в Англию и вернется оттуда верховным комиссаром. Соответствующим образом он информировал и свои вышестоящие инстанции, в результате чего опасное оружие против Шмидгубера утратило свою остроту.
Но по другим вопросам его прижали к стенке. Так, нашли записную книжку, в которой были помечены имена тех сотрудников абвера, которые получали от него подарки. Список возглавлял Догнаньи.
Правда, тогда еще не возникло общее подозрение против абвера. Но в результате ареста группы Мумма фон Шварценштейна, фон Галема и Беппо Рёмера появилось недоверие, по меньшей мере к Догнаньи[20]. Шмидгубера, а также Иккрата опрашивали об Остере, Догнаньи и докторе Мюллере. Те остерегались сказать что-нибудь лишнее, поскольку и сами в этом были замешаны.
Однажды доктора Шмидгубера доставили к комиссару Фелингу. Вместо того чтобы допрашивать Шмидгубера, Фелинг начал делать странные намеки.
– Не заблуждайтесь относительно своего положения. Оно очень серьезно, поскольку определенные круги абвера очень заинтересованы в вашей скорейшей ликвидации. Как произойдет ликвидация – с помощью имперского военного суда или народного суда – для них все равно. На сани абвера напали волки, и одного ездока – в данном случае вас – необходимо выкинуть из саней им на съедение, чтобы сани могли беспрепятственно катить дальше.
Фелинг и позднее обращал внимание Шмидгубера на угрожающую ему опасность. Поэтому Шмидгубер всеми силами противился намерениям военного судьи Рёдера перевести его в военную тюрьму, хотя и знал, что «там условия содержания намного мягче, нежели на Принц-Альбрехт-штрассе».
Но поскольку тайная государственная полиция проявила незаинтересованность в персоне Шмидгубера, его все же перевели в тюрьму вермахта.
Тюрьма Тегелер была строением из красного кирпича, в ней содержались подследственные военнослужащие. Там Шмидгубер находился до момента предъявления ему обвинения в валютных махинациях.
– Содержание было в целом сносным, – позднее вспоминал консул. – Нас, гражданских, было трое. Там был резидент Интеллидженс сервис в Тунисе, мистер Джонс, а позднее пастор Бонхёфер, которого тем временем тоже арестовали.
Гражданские лица имели полную свободу передвижения внутри тюрьмы. Поскольку охрана в основном состояла из противников режима нацистов, можно было поддерживать связь с внешним миром. Так, Шмидгубер дважды в день получал нецензурованную почту и равным образом дважды в день отправлял письма на волю. Еще во время своего содержания на Принц-Альбрехт-штрассе Шмидгубер дал знать о себе и своей жене. Из тюрьмы он даже мог звонить. В его камере – чудо в тюрьме – стоял радиоприемник.
Когда позднее в тюрьму был доставлен пастор Бонхёфер, Шмидгубер просидел с ним почти девять месяцев. Здесь впервые он познакомился с откровенными высказываниями Бонхёфера о плане Канариса и его окружения убрать его, не важно как – то ли убить, то ли осудить на смерть за дезертирство…
– Я, – сказал Бонхёфер, – всеми средствами пытался организовать ваше бегство в Португалию. Арест мог оказаться опасным не только для вас, но и стать гибельным для большей части абвера. К сожалению, Канарис, Остер, Гизевиус, мой свояк и доктор Мюллер были другого мнения.
Ежедневно доктор Шмидгубер проводил с пастором Бонхёфером три-четыре часа. Это были часы духовного обогащения, ибо Бонхёфер «был выдающейся личностью, который политически и духовно значительно возвышался над другими лицами из окружения Канариса», – говорит консул.
У Бонхёфера также имелись обширные связи с внешним миром. Его дядя, генерал Хазе, был комендантом Берлина, он даже как-то посетил его и щедро угостил шампанским. Бонхёфер полностью доверял консулу и подробно информировал, вплоть до его отправки, о ходе заговора, который должен был завершиться покушением.
Доктора Шмидгубера приговорили к четырем годам заключения, но позднее полностью реабилитировали. В наши дни установлено, что трансакции валюты он проводил для того, чтобы спасать евреев.
Роковой арест на Тирпицуфер
Расследование дела Шмидгубера тайная государственная полиция передала вермахту. Имперский военный суд назначил доктора Рёдера, старшего военного судью люфтваффе, судебным следователем.
Во время одного допроса доктор Шмидгубер показал, будто по служебным делам он однажды встречался в Швейцарии с капитаном Мейсснером и господином Гизевиусом, продвинутым Канарисом на пост вице- консула.
