чисто немецкой манией документально отражать каждый шаг, каждое высказывание. Последствия оказались ужасными!
Тщательно хранился любой отчет, любая бумажка. Если бы все эти документы были обнаружены, то тело заговора без всяких покровов оказалось бы на анатомическом столе.
Но старый Бек требовал документальных подтверждений. В случае удачного восстания он желал иметь в руках все доказательства для немецкого народа, насколько рано оппозиция начала действовать против Гитлера. Ему хотелось, чтобы он был в состоянии досконально продемонстрировать грехи режима; всю деятельность оппозиции следовало представить общественности документально.
Удар был ужасным. Этот внезапный переход от свободы к четырем стенам одиночки. Однако вскоре мысли Догнаньи пришли в порядок. Что ему могут инкриминировать? Что о нем знают?
Карандаши Остера исследовались в криминалистическом институте, гордости Небе. Пробы графита с «вероятностью, граничащей с уверенностью» показали, что конфискованная записка была помечена Остером.
Большое «О» Остера означало, что Бек одобрил содержание записки.
Поскольку на записке стояло имя доктора Мюллера, он был также арестован.
Доктор Рёдер сразу же начал допросы.
Вопросы фон Догнаньи:
– Что означает содержание этой записки с именами Бонхёфера и доктора Й. Мюллера?
– Это «Регламент», с которым были ознакомлены адмирал и генерал Остер. С помощью такого простого «Регламента» мой свояк Дитрих Бонхёфер должен был в Риме через Ватикан прощупывать Запад. (На самом деле Бонхёфер никогда не имел контактов с Ватиканом.)
– Значит, государственная измена, – полагает Рёдер, который вообще был настроен недоверчиво и – не имея какой-либо точной информации – напал на верный след.
– И речи не может быть о государственной измене, – возражает Догнаньи. – Это не что иное, как прощупывание; абвер должен иметь представление о готовности Запада к мирным переговорам.
Затем допрашивают Остера. Генерал попросту отрицает свою карандашную пометку на «Регламенте»:
– Я никогда не видел этой записки!
Канарис приходит в негодование, когда ему задают вопросы.
– Мне ничего не известно о направлении Бонхёфера и доктора Мюллера в Ватикан.
Доктор Рёдер:
– А как получилось, что из семи евреев, которым разрешили выезд, вы сделали пятнадцать?
Канарис возбужденно отвечает:
– Ко всей этой еврейской истории я не имею никакого отношения. Этим все время занимался Догнаньи.
– Среди изъятых документов имеется также указание на поездку в Швецию Дитриха Бонхёфера и графа Мольтке.
Канарис утвердительно кивает:
– Остер и я отправляли Мольтке и Бонхёфера в ознакомительную поездку в Швецию. Они должны были там прощупать деятельность англичан. Остатки шведской валюты вы нашли в сейфе Догнаньи. Граф Мольтке привез исключительно важную информацию из Стокгольма.
– Если информация была столь важной, – полагает Рёдер, – то у вас должен быть отчет по этой поездке. Я хотел бы на него взглянуть.
Канарис пожимает плечами:
– Мне лишь известно, что дело было очень важным. Но об отчете я что-то ничего не припоминаю.
Доктор Рёдер скребет подбородок:
– Весьма странно. Но должны же быть хотя бы счета по этой командировке в Швецию.
– Поездка была совершена на судне из Штеттина в Швецию, – уклоняется от ответа Канарис.
– Я имею в виду не маршрут, а финансовый отчет по поездке, – наседает Рёдер.
Канарис промолчал.
– Другой момент, господин адмирал. Отдел Z не имеет права никого освобождать от воинской повинности. Как вышло, что семеро пасторов протестантской церкви были освобождены от военной службы?
Канарис бросает сердитый взгляд из-под кустистых бровей на главного военного судью, палец его скользит по бородавке на шее – признак крайнего возбуждения.
– Об этом мне ничего не известно; это сделали Догнаньи и Остер за моей спиной. Они обманули меня.
После этого снова допросили Догнаньи. Он настаивал на том, что ватиканский «Регламент» был составлен им, Бонхёфером и доктором Мюллером. Канарису было известно о записке, и Остер видел ее, ведь он поставил на ней свою отметку.
Тогда, наконец, Канарису, Остеру, Догнаньи и Мюллеру устроили очную ставку. Рёдер сказал:
– Я собрал вас, чтобы дать всем возможность высказаться относительно диаметрально противоположных показаний по поездке Бонхёфера и протоколу Остера.
Канарис пускает слезу.
– Вы мне не верите?
– Герр адмирал аттестовал мне остальных господ как своих честных сотрудников. Если верить вам, то мне остается предположить, что эти господа дали неверные показания.
Канарис настаивает, что он ничего не знал.
После окончания очной ставки Канарис приглашает доктора Рёдера на послеобеденную чашку кофе.
После полудня доктор Рёдер вместе со старшим советником военного суда Ноаком отправился на Бетацейле; Ноак ничего не подозревал.
Подавал Али.
– Можете говорить свободно, парень не понимает ни слова по-немецки, – сказал Канарис.
Разговор не клеился.
Когда они возвращались назад, Ноак совершенно неожиданно сказал:
– Что за странная атмосфера! Мне все время казалось, будто меня хотят отравить.
У Канариса сдавали нервы.
Рёдер допросил майора Шмальца о неправомочном предоставлении службой Z освобождений от воинской повинности. Шмальц показал, что для дивизии особого назначения «Бранденбург» отделом Остера было выдано много освобождений от воинской повинности.
– Так много, – добавил майор, – что дивизию абвера «Бранденбург» стали именовать «Союзом бездельников».
Когда Канарис узнал об этом допросе, он вызвал командира дивизии, генерал-майора фон Пфульштейна, и сказал ему, что Рёдер назвал его дивизию «Союзом бездельников». Он не должен этого так оставлять; ему следует призвать Рёдера к ответу и дать ему пощечину.
Военная косточка Пфульштейн решил наказать обидчика и 23 января 1944 года в сопровождении одного лейтенанта появился в приемной Рёдера.
Доктор Рёдер сразу же приказал провести к нему в кабинет господ офицеров.
Фон Пфульштейн грубо набросился:
– Вы – следователь по делу господина фон Догнаньи?
– Хотя я и не обязан отвечать вам, прежде чем не узнаю цель вашего визита, но отвечаю утвердительно на ваш вопрос.
Тогда Пфульштейн, потеряв самообладание, вскричал:
– Вы обозвали мою дивизию «бездельниками»!
Он размахнулся, собираясь ударить Рёдера. Но Рёдер схватил стул и загородился им, а штабс- фельдфебель бросился между ними.
– Об этом будет доложено, – сказал Рёдер.
Пфульштейн несколько смущенно отступил. Он получил неделю домашнего ареста и письменно
