– Да. Думаю, да.
–
Мина смеется. Ну как ей не радоваться, думает Миха.
– Я рада. Здорово будет. Я рада.
Она встает и, обняв Миху, увлекает его из ванной. Он так счастлив снова оказаться дома, счастлив быть рядом с ней.
Михино письмо прибывает из Белоруссии много позже его самого. Примерно через месяц. Мина плачет над ним.
– Никакой ты не трус. Ты ведь отважился поехать туда и все это пережить.
Она говорит, будто все навсегда в прошлом. Миха не отвечает. Она ведь ничего не знает об Иосифе Колеснике, о тех слезах и о фотографии, которую он вез в далекую Белоруссию, но так и не показал.
Миха теперь видеть не может дедов снимок.
Если бы только можно было его выкинуть.
В воскресенье ома варит кофе, а Миха выкладывает припасенные для нее газетные вырезки. Он стоит у окна – фотография в кармане – и ждет удобного момента, когда ома усядется. Она отворачивается, чтобы отрезать себе кусочек пирога, и Миха проскальзывает в спальню.
Именно это Миха и собирался сделать, а теперь застрял на месте. Сидит на мягкой бабушкиной постели с альбомом на коленях.
Опа, новоиспеченный муж, во время медового месяца. Аскан без пиджака на фоне озера, снова вставленный в прорези страницы. 1938-й. Миха листает назад, на семнадцать лет раньше, когда опа был папой. Опа за руку с маленькой Катрин. Аскан в темном костюме, с улыбкой склонившийся над сыном в колыбельке.
Миха листает альбом туда и сюда. 1955-й; у опа поредели волосы, прибавилось морщин; сам он располнел, а руки похудели.
Захлопнув альбом, Миха пытается себя убедить:
– Неси его сюда, schatz. Садись здесь. Я так редко тебя вижу.
В дверях стоит ома. У нее немного трясется голова, сказывается возраст. И она стала еще меньше, вся ссутулилась, ослабела, едва достает Михе до плеча.
Какой-то музей, какой-то старик;
–
Ему сейчас необходима бабушкина улыбка, ее радость. Что-то, что прогонит злость.
– Миха! Что я слышу! Повтори!
Она протягивает к нему руки. Надо бы ее обнять, но Миха не в силах.
–
Она обхватывает его щеки ладонями и целует. Теперь можно плакать, и Миха плачет, потому что тут ничего не надо объяснять. Улыбаясь, ома приносит бумажные салфетки и пирог; достает из ящика, где она их хранила, детские книжки.
– На всякий случай. Видишь ли, я всегда надеялась. Это тебе и милой Ясмин.
Михино родословное дерево. Дедова ветвь. Но на нем история обрывается.
В поездах и автобусах, в школе, супермаркетах, кинотеатрах и барах – всегда у Михи при себе дедов снимок с медового месяца. Дедовы ноги пересекает ветхий сгиб. И чтобы снимок не порвался окончательно, Миха покупает для него пластиковый футляр.
В школе проходит праздник, посвященный освобождению из лагерей, и дети произносят речи. Многие из них плачут. Учитель истории рассказывает молчаливому залу – наполненному родителями, старшими и младшими братьями и сестрами – что это за день. Михаэль, изнывающий от стыда и ярости, сидит за спинами коллег.
Мина сидит в постели, Михаэль курит в коридоре. Он не уверен, удастся ли ему это передать – то, как он злился, какими глазами видел сегодняшний день.
–
– Что ж ты тогда промолчал?
