свидетелей в свою пользу, если дело дойдет до следствия.
Но до следствия дело не дошло. Все завершилось без меня, хотя то, последнее может окончиться только с моим участием.
В сумерках меня разыскал Кара-Заим, перепуганный больше из-за себя, чем из-за меня. Может быть, он даже и не пришел бы, если б не подошел срок получа ть ежемесячное вознаграждение, а в таких случаях он обычно приносил вести, которые считал важными. Эту он тоже посчитал важной и на сей раз был прав.
Во-первых, он хотел, чтоб я увеличил сумму, ибо ему пришлось заплатить парню, что служит у муфтия, а от него он и узнал.
– Это так важно?
– Ну, думаю, что да. Ты знаешь, что утром прибыл гонец из Стамбула?
– Знаю. Но не знаю, зачем.
– Из-за тебя.
– Из-за меня?
– Поклянись, что не выдашь меня. Положи руку на Коран. Вот так. Сегодня вечером тебя арестуют.
– Он привез какой-нибудь указ?
– Кажется, да. Катул-фирман.
– Значит, меня задушат в крепости.
– Значит, тебя задушат. – Что я могу поделать, судьба.
– Ты можешь убежать?
– Куда убежать?
– Не знаю, я так говорю. Неужели тебе некому помочь? Как ты Хасану.
– Я не помогал Хасану.
– Теперь тебе все равно. Ты помог, и так тому и быть. Ты помог, не разрушай сам свой памятник.
– Спасибо, что ты пришел, ты подвергался опасности из-за меня.
– Что делать, шейх Ахмед, бедность заставила. И знай, что мне жаль тебя.
– Верю.
– Ты мне много помог, я вздохнул полегче при тебе. Мы часто тебя вспоминаем, и я и жена. А теперь будем еще чаще. Хочешь, поцелуемся, шейх Ахмед? Когда-то мы были вместе на полях сражений, я остался залатанным, ты – здоровым, но вот судьбе угодно, чтоб ты ушел первым.
– Иди поцелуемся, Кара-Заим, и вспоминай меня иногда добром.
Он ушел со слезами на глазах, я остался один в темной комнате, наповал сраженный услышанным.
Сомневаться не приходилось, это наверняка было правдой. Напрасно я обманывал себя безумными надеждами, иначе не могло быть. Вали поднял плотину, и течение подхватило меня.
Повторяю, я был бессилен: смерть, конец. И я не осознаю это полностью, как прежде, в крепостных подвалах, пока я ожидал ее, ко всему равнодушный. Теперь она кажется мне далекой, непонятной, хотя мне все ясно. Смерть, конец. И внезапно, словно я вдруг прозрел на пороге угрожающей тьмы, меня охватил ужас перед уничтожением, перед этим ничто. Это же смерть, это конец! Окончательная встреча с самой жуткой судьбой.
Нет, ни за что! Я хочу жить! Что бы ни случилось, я хочу жить, за шаг до смерти, на узкой тропе перед пропастью, но я хочу жить! Я должен! Я буду бороться, буду грызть зубами, буду спасаться, пока кожа не лопнет у меня на ступнях, я найду кого-нибудь, кто поможет мне, я приставлю ему нож к горлу и потребую, чтоб он помог мне, я помогал другим, да все равно, даже если и нет, я убегу от гибели и смерти.
Решительно, преисполненный силы, что дает страх и желание жить, я направился к выходу. Спокойно, только спокойно, чтоб поспешность и испуганный взгляд не выдали, скоро ночь, меня поглотит тьма, я буду быстрее гончей, бесшумнее совы, рассвет застанет меня в дремучем лесу, в далеком краю, только бы не дышать так прерывисто, словно ты уже убегаешь от погони, и пусть сердце не стучит так жестоко, оно выдаст меня, этот колокол.
Но вдруг я увял. Исчезли бодрость и надежда. И силы. Все напрасно.
У здания суда стоял Пири-воевода, а по улице расхаживали три вооруженных стражника. Ради меня.
Я направился к текии.
И даже не оглянулся, чтоб взглянуть на здание суда, может быть, я последний раз здесь, но оно ничем не привязывало меня. Я не хотел да и не мог ни о чем думать. Все во мне было опустошено, словно вдруг вынули желудок.
На улице у моста ко мне подошел незнакомый юноша.
– Прости, я хотел пройти к тебе, но меня не пустили внутрь. Я из Девятаков.
Он засмеялся, сказав это, и поспешил объяснить.
– Не сердись на мой смех. Я всегда так, особенно когда волнуюсь.
– А ты волнуешься?
– А как же. Целый час твержу, что тебе сказать.
