О, юность моя!

Выйдя на открытые террасы, Елисей бросился с пе­рил в море, Шулькин нырнул с лесенки, потом они встре­тились, заплыли за ограду и здесь легли на спину.

— Наши партизаны, — начал Шулькин, — набрали силу. У них теперь три полка: Симферопольский, Феодо­сийский и Карасубазарский. Они отвлекают на себя бе­ляков с Перекопского фронта. Ты понимаешь, как это важно для Красной Армии? Фрунзе обещал Ленину взять Крым к декабрю. Партизаны помогают командарму, а мы должны помочь партизанам.

— Понимаю.

— На том самом месте, где стояли казаки, — продолжал Шулькин, — теперь концентрационный лагерь. Туда пригнали пленных красноармейцев. Это остатки разбитого конкорпуса Жлобы. Что беляки думают с ними делать, не знаю, но мы получили задание спасти красноармейцев и перебросить к партизанам.

— Ты мне это так говоришь или со значением?

— Понимай как хочешь. Если не лежит к такому делу сердце, откажись. А вообще говоря, ты мог бы нам по­мочь,

— Чем?

— Мы про тебя все знаем. Например, то, что ты хо­дил в Саки к одной крестьянской девушке...

— Она утонула.

— Да, но родители живы?

— Живы.

— Вот они-то нам и нужны.

Леська перевернулся на бок и жадно всматривался в Шулькина.

— Нужно, чтобы ты поселился у них, как будто ста­нешь лечиться в сакской грязелечебнице. Понимаешь? А на самом деле через тебя мы будем отправлять плен­ных политруков куда-нибудь в Отузы.

Они лежали на мягкой широкой волне, как на про­хладных простынях. Время от времени Шулькин поды­мал голову, чтобы лучше слышать реплики Елисея, от этого тут же тонул, снова вскарабкивался на волну и снова отлеживался, расставив руки для равновесия.

— Ну как? Соглашаешься? Денег на расходы мы тебе, конечно, дадим.

Леська думал об Алле Ярославне.

— Конечно, если ты боишься, тогда не надо.

— Боюсь, но не белогвардейцев.

— А кого же?

— Родителей этой девушки. Ведь она утопилась из-за меня.

— Ах, во-он что! Я тебя понимаю. Я бы тоже боялся. В таком случае нет разговора.

— Я поеду в Саки!

Когда Елисей рассказал Алле Ярославне о новом за­дании, она спокойно произнесла:

— Я запрещаю тебе это делать.

— Как запрещаете?

— Ты, кажется, считаешь меня своей женой?

— Да.

— Ну, так жена твоя тебе это запрещает.

— Но почему?

— Тебя арестуют, а Богаевского с нами нет. Апелли­ровать не к кому.

— У меня такая ничтожная роль, что едва ли меня схватят.

— Но если роль так ничтожна, пускай ее исполнит кто-нибудь другой.

— Другому нельзя: у меня связи.

— Пауза.

— Сколько дней может продлиться операция?

— Не знаю. Но, во всяком случае, дело затяжное.

— Значит, я останусь одна?

— Я буду наезжать: это ведь всего 16 верст от Евпа­тории.

— А если твое незримое начальство тебе этого не позволит?

Леська молчал.

— Молчишь? Борешься между любовью и долгом? Решаешь проблему Шиллера?

Елисей молчал.

— Ну, что ж. Решай. А я в сторонке подожду.

— Алла! Дорогая! Неужели вы не хотите понять...

— О чем ты? Я все понимаю.

— Я люблю вас, Алла!

— Благодарю. Глубоко тронута.

— Вы иронизируете?

— Нисколько. Но ты думаешь только о себе.

— Леська молчал.

— Ну как? — спросила она после паузы. — Принял какое-нибудь решение?

— Я ничего не решал... Я пришел к вам, чтобы ска­зать, что я еду.

— Но ведь я прошу тебя не ехать.

— Не могу.

— Несмотря на мою просьбу?

— Да.

— Молодец. Уважаю тебя за это. Ступай, закрой дверь.

Леська кинулся к двери, захлопнул ее и собирался по­вернуть ключ.

— Ты меня не понял, Бредихин. Я имела в виду, что ты закроешь дверь с той стороны.

— Что вы, Алла.

— И никогда больше здесь не появишься.

— Но почему гяк жестоко? За что?

— Я не привыкла, чтобы мной швырялись.

Карсавина повернула голову к балкону и глядела на море.

Леська не знал, что сказать, что сделать. Все слова сейчас ничего не стоят.

— Ты еще здесь?

— Да... — хрипло ответил Леська.

— Уходи!

— Алла!

— Уходи, я сказала.

Голос Елисея стал тверже:

— Хорошо. Уйду. Но надеюсь, что вы никому не расскажете о той тайне, которую я вам сообщил?

— Можете быть спокойны.

Елисей постоял, потом медленно начал отходить к двери в надежде, что Алла Ярославна его вернет.

Но Карсавина не вернула.

8

Теперь Елисей оказался в абсолютном одиночестве. Рухнули две самых больших привязанности в его жизни: дружба с Шокаревым и любовь Аллы Ярославны. И в обоих событиях виной была революция. Но Елисей не мог ей изменить.

От Шулькина не было никаких сигналов. Очевидно, Леськино время еще не наступило. Хоть бы