только их крылья окрепли настолько, что могли перенести их на соседнее дерево, сначала один, а через два дня и другой покинули гнездо на березе. Далеко они не улетали, но на глаза попадались редко, хотя и были довольно крикливы. Присматривавшая за ними мать стала осторожнее и беспокойнее и при виде меня предупреждала их, чтобы отлетели в сторонку. Ястреб-отец изменил отношение к канюкам. Когда кто-нибудь из них прилетал к своему гнезду кормить птенцов, раздавался боевой клич самца — этакое протяжное «саа, сааа», а лотом частое «ке-ке-ке-ке».
Вороны здесь больше не появлялись. У них слетки покинули гнезда, и надо было уводить молодняк на поля и луга, куда к осени переселяется все воронье племя. Лишь запоздавшая с гнездовыми делами пара еще пыталась несколько дней скликать соплеменниц к ястребиной березе, но сама без поддержки близко не подлетала.
Прежде, чем ястребы-родители расстались с птенцами, они обучили их всем родовым приемам ястребиной охоты: быть невидимыми в своей стихии — в лесу, нападать врасплох и наверняка, за хорошей добычей гнаться через любую чащу, брать ее с земли, с дерева, с воды, в воздухе. Все остальное молодые, сильные хищники должны были постигать сами.
опреки всем ожиданиям после холодного и бездождного мая выдался на редкость жаркий и сухой июнь. Только-только зацветала по лесным урочищам липа, а в светлом бору, смешиваясь с запахом сосновой живицы, стоял аромат подсыхающей земляники. Едва покраснев, теряла ягода сок, а вместе с ним — и сладость, и не клевали ее, горьковатую и подвяленную, мелкие лесные птицы. Зато словно алым цветом расцвели кусты бузины: поспел ее урожай — птичье лакомство и питье. На один и тот же куст слетались в полдень лесные соседи — черно-золотая иволга, две серые мухоловки, элегантная пеструшка, Черноголовка и певчий дрозд. Ощипывали кисти, глотали сами, рвали для птенцов, роняли на землю.
Подбежала к кусту шустрая птичка, похожая нарядом на певчего дрозда, а ростом и статью — на трясогузку. Схватила на бегу оброненную ягоду и засеменила среди редких травинок к низенькому бересклету, из-под которого ей навстречу, чуть приподнявшись с земли, открылись четыре ярких рта. Сунув ягоду в один из них, снова направилась к бузине и принесла другому птенцу. В это время с другой стороны приблизилась к гнезду точно такая же птица с зеленоватой гусеничкой в клюве. Парочка лесных коньков кормила птенцов, которым в последний день июня исполнилась равно неделя.
В первые дни жизни птенцы были одеты в темно-серый пух, негустой, но довольно длинный для таких крошечных существ. Четверка лежавших в гнезде слепых близнецов была похожа на сгусточек дыма. Больше и сравнить не с чем. Эта первая одежка защищала беспомощных малышей от комарья, хранила в их тельцах тепло материнского тела в свежее утро.
Не запоздали коньки с гнездовыми делами, а кормят второй выводок. Первый выпустили в лес в самом начале лета, когда цвел черноклен. А самая первая песня маленькой птицы прозвучала над вершинами сосен-великанов еще в апреле, когда стояли неодетыми листопадные деревья, и даже в березняках не было зеленоватой дымки. С того дня до появления на свет первых птенцов пел конек-самец одну и ту же песенку.
У нее всегда одинаковое начало, но часто не бывает конца. Она приятна, звучна, но на слух невозможно различить двух певцов-соседей. Среди тысяч коньков нет ни одного, который бы вставил в нее новый звук или как-то изменил манеру исполнения. Именно по этой манере легко и без сомнения можно узнать лесного конька.
Соловей охотно поет, даже лежа на толстой ветке. Полевой жаворонок рассыпает свои трели только в поднебесье. Большинство пернатых певцов поют, стоя на ветке, на кочке, на травинке. Конек поет, стоя и на земле, и на пеньке, и на макушке самой высокой сосны. Но на месте он исполняет часть песни, первую ее половину или начало, а заканчивает только в полете. С торопливым, но чистым и звучным щебетанием птица круто, почти свечой взмывает вверх и, словно выдохшись на подъеме, подняв развернутые крылья и хвост, планирует с замирающим посвистыванием к вершине другой сосны, к другому пеньку. Несколько секунд передышки, и новая трель, а затем — новый взлет на ту же высоту, и опять красивое планирование. Дерево нужно самцу только для пения. Лишь иногда удается подсмотреть, как он с необыкновенным изяществом идет по горизонтальной ветке.
Высота полета токующей птицы отмерена длиной песни. Большинство коньков во время ее исполнения видят свой лес сверху, взлетая с макушки одного дерева и садясь на макушку другого. Но некоторые взлетают с пенька и на пенек опускаются. Почему так?
Конек верен прежнему месту, но может статься, что в его отсутствие, зимой, там свалили все деревья, вырубили кусты, но еще не вспахали землю под новый лес. Потерявший соседей конек становится единственным певцом свежей вырубки, где самые высокие присады — это не успевшие потемнеть в торцах пни лип, дубов и кленов. К началу лета словно в густом тумане утонут эти пни в зарослях цветущей сныти, бездымными кострами запылают у их оснований краснолистные кустики дубовой и кленовой поросли, но конек уже привыкнет к ним и до июля будет петь на них, с них взлетать, на них опускаться.
На виду, конечно, всегда самец. Самку удается увидеть лишь мельком, нечаянно спугнув с гнезда. Она его строит, она насиживает, и корм сама себе добывает, оставляя на несколько минут яйца. На гнезде сидит крепко, как все наседки, ее нелегко разглядеть на фоне сухих былинок, листиков и земли.
Как ни трудно увидеть самку на гнезде, есть глаз, от которого не скроет ее никакая «шапка- невидимка». В «кукушечьи» годы чуть ли не в каждом четвертом-пятом гнезде лесных коньков растет подкидыш-кукушонок, который, став взрослой птицей, начинает разыскивать гнезда таких же безотказных воспитателей для своих потомков. С собственными птенцами коньки расстаются быстро: трехнедельный слеток уже самостоятельная птица. Кукушонок заставит кормить себя месяц, а иногда и больше. И если в середине июля конек с кормом в клюве, значит где-то неподалеку сидит его приемыш.
Все коньки — неутомимые ходоки. Шажки у маленькой птицы невелики, но земли позади нее прибавляется быстро. Через небольшие препятствия не перелетает, а переходит или перебегает. Если с пенька надо спуститься, конек никогда не спрыгивает с него, как это делает синица, а обегает по комлю вниз, как с крутой горки. И на пенек не вспархивает, а всходит, не помогая крыльями, было бы за что уцепиться коготками.
Когда перестает существовать птичья семья, конек, сменив старое перо на новое, переселяется поближе к открытым пространствам, хотя и держится около спасительных опушек. В большие стаи коньки не собираются, но каждый погожий сентябрьский вечер с лугового огорода, с края поля стартуют десятка два- три молчаливых птиц, беря курс в ту сторону, куда опустилось осеннее солнце.
акушка лета. Самая светлая, теплая и душистая пора. На лесных опушках гроздьями красных плодов пламенеют кусты черноклена. Полуденный ветерок, залетая в липовые урочища, приносит с собой медовый дух цветущих лип. И самая ароматная лесная ягода, земляника, поспевает на пригреве. Над сенокосными полянами в нагретом воздухе висит густая смесь травяных запахов. Ночами благоухает орхидея северных лесов — любка. Но песен птичьих в лесах день ото дня все меньше. Незадолго до равноденствия один за другим перестают петь соловьи. После них, занявшись кормлением вторых выводков, смолкают дрозды, убавляется поющих зябликов и коньков. Утром, пока под зеленым пологом держится приятная свежесть, покукует, то и дело сбиваясь со счета, кукушка, споет весничка, несколько раз повторит весенний напев зарянка, позвенят синица и овсянка. А в полдень, когда в перегретом бору пахнет сосновой живицей, раздаются с вершин деревьев лишь воркование разомлевшей от жары горлицы да переливистый свист иволги.
Многих лесных пернатых певцов, даже самых известных, в лицо знают мало. Особенно тех, которые на виду не поют и на землю с деревьев не опускаются. За два с половиной — три месяца пребывания иволги на родине можно ежедневно слышать голос птицы-флейты, но не увидеть ее таи разу.
Как-то я задал себе вопрос: а есть ли по обе стороны Дона хоть один перелесок, хоть одна рощица, где в начале лета не слышался бы голос иволги? Нет, не нашлось. В одних лесочках не было птиц, которые без воды обходиться не могут, в других не оказалось подходящих деревьев для обитателей дупел, в третьих, где не рос кустарник, не было тех, кто вьет гнезда на кустах. А иволги свистели всюду. И не только в лесах — в парках и скверах городов и поселков с мая до августа и поют, и мяукают черно-желтые птицы. В лесных
