зеленушек, как в дни бабьего лета.
Только стал встречаться в сосняках-зеленомошниках рядом с зеленушкой ее страшный двойник — бледная поганка с такой же зеленоватой, словно загоревшей шляпкой. Сходство бывает так велико, что не раз рука опытных грибников тянулась к этой одноногой смерти, и тот, кто не успевал заметить, что срезанная ножка белая, а не желтая, расплачивался за ошибку здоровьем или жизнью.
И еще в сосняках есть грибы. Из густого зеленого мха торчат сыроежки. Одни густо-малиновые, лишняя краснота со шляпки даже на ножку стекает, другие — телесного цвета. Красные — толстоноги, мясисты, рослы, розовые — помельче, поизящнее, понежнее. Это не летние недотроги-сыроежки, а крепкие, упругие грибки. У них хватает силенки, чтобы раздвинуть, разорвать плотную моховую подушку и вынести на свет свою яркую красоту.
Тут же, как и летом, на голой хвое россыпь говорушек-чесночников. Тоненькие жесткие ножки, но фестончатые шляпки шире, чем у летних, и запах чеснока резче. Хотя как сравнить, слабее или резче, когда тех давным-давно и в помине нет?
На смену исчезнувшему заячьему грибу явился каштановый моховик, или, как его еще называют, польский гриб. Моховик не такая находка, чтобы наклоняться за каждым, но этот не чета худосочной и червивой родне с пренебрежительными названиями. Крепкий, среднего роста, с точеной ножкой, покрытой легкой сеточкой тоненьких красноватых жилок, с чистой, ровной бархатисто-коричневой шляпкой. Цвет шляпки в сухую погоду почти не изменяется, но даже от небольшого дождя она словно линяет, и ее окраска восстанавливается только у обсохших грибов. Поэтому после ночного дождя сразу видно, какой из них появился на свет до дождя, а какой — после, хотя разница в росте может быть незаметной. У старого моховика низ шляпки светло-желтый и синеет немного, если тронуть пальцем. Чисто-белая грибная мякоть не темнеет на разрезе ни у старых, ни у молодых грибов. Самые лучшие растут среди вековых сосен, где и березы есть немного. То на трухлявых пнях стоят, то, как опенки, у комля живого дерева лепятся, то свободно, как большинство грибов, в траве, по опавшим листьям и хвое рассеяны. У этих красавцев, как и у маслят, редко два грибка срастаются ножками или шляпками. На хорошей грибнице можно срезать сотню- две моховиков, и каждый, как и белый, чем-то будет отличаться от стоящих рядом.
В богатых лесами местах грибная охота испокон веков была промыслом. Любители стали заниматься ею позднее и поначалу, как и в ружейной любительской охоте, брали не что попало, а на выбор: помоложе, покрепче, повкуснее и в меру. Одни ждали апрельских сморчков и после них до следующей весны никаких грибов не трогали, другим нравились первые рыжики, третьим — белые, четвертым — молоденькие подосиновики-красноголовики с неразвернутой шляпкой. На маслят и лисичек были свои охотники, только знатокам давались коротконогие, хрусткие белянки. За опенками шли как на работу по сбору урожая, и никому в голову не приходило вырезать семью грибков-гвоздиков, не ставших подростками. Потом стали интересоваться серыми, зелеными и прочими рядовками, поздними свинушками и мокрушками. Сейчас идут с корзинами в лес и после хороших зазимков: в это время можно собрать сосновые мокрухи и вешенки, а в зимнюю оттепель — грибы-денежки.
Сосновые мокрухи, незавидные и неяркие, — самые что ни на есть осенние грибочки. Их словно первые морозы будят. Все до единого чистенькие: если аккуратно собрать и в корзину мусора соснового не натрясти, то можно и не мыть их перед приготовлением. Эти многих перестоят. Подступит зима всерьез, замерзнут они в камень, застекленеют, завалят их снега. И если будет среди зимы такая оттепель, что откроются лесные мхи, все равно не поднимутся мокрухи, так же как зеленушки и сыроежки. Но, может быть, оживут грибы с весенним названием вешенки.
В опеночную пору вырастают на еще не истлевших стволах поваленных ветром осин, на осиновых замшелых пеньках упругие вешенки. Весной они крупные, светлые, растут быстро, а осенью темно-серые с синевой, цвета тяжелых и низких осенних туч. На молоденькой грибнице их родится множество, но все они мелкие. На старой грибнице, наоборот, грибов немного, но каждый в ладонь. Сидят ярусами, живут долго, растут медленно, никогда не червивеют, заморозков и легких морозов не боятся. Но зима и на них зима. В сильную ростепель на сухих и больных стволах появляются рыжеватые грибы-денежки, зимние грибы. После них ждать грибов до сморчков.
оздний октябрьский рассвет еще где-то за краем земли, и на безлунном небе сияют дрожащим светом тысячи звезд. Не угадать в этом беспрестанном мерцании, когда одну из них на короткий миг закроет птичье крыло. Невидимые летят над землей птицы, перекликаясь друг с другом, стая со стаей, и никаких больше звуков в подзвездной вышине. Только над Усманским бором доносится до них ни с чем не сравнимый рев: голоса сотен оленей, сливаясь в один трубный звук, поднимаются в ночное небо, будоражат округу.
Если бы птицы летели пониже, услышали бы они, кроме этого рева, сухой, костяной стук сталкивающихся рогов. Без секундантов, не видя друг друга, дерутся быки-соперники. Удары так часты, что кажется, будто звери не сражаются, а, стоя напротив, мотают головами, ударяя друг о друга концы рогов. Да мало ли что может показаться в непроглядной лесной темени, когда не видно самих бойцов, а слышны только треск, шорох, топтание и другие звуки боя.
Вкладывая в удар всю нагулянную за лето силу, сшибаются лоб в лоб разъяренные быки. На таких турнирах они вполсилы не бьют. Иногда обламываются отростки рогов, иногда пополам или под корень переламывается сам рог, хотя запас прочности у этого оружия огромен — средней величины рог выдерживает усилие в тонну. Это не сплошная, жесткая и хрупкая кость, а одетая прочной оболочкой костяная губка: миллионы тончайших перекладинок придают рогу крепость, упругость и легкость. Если его разгибать постепенно, можно не только выпрямить, но и немного перегнуть в противоположную сторону. Хранится у меня шестиконцовый коротковатый рог, подобранный на месте ночного боя. Выломан тот рог с куском кости черепа одного из бойцов, который остался жив и не утратил своего пыла, хотя неизвестно, кто тогда победил. Этот однорогий не ушел со своего участка, а ревел по вечерам, но голову держал чуть набок, словно в удивлении.
Рога весом в полпуда для оленя в расцвете сил вполне обычны, и носит он их, не склоняя головы, девять месяцев, держа на весу тяжелую корону даже во сне. Погибающий зверь роняет голову с последним дыханием. Горделивая осанка этого оленя и то, что осенние бои редко кончаются трагически, наверное, и заставили дать ему название благородного.
Еще в августе, как только окрепнут новые рога, начинают быки чистить свое оружие, сдирая с него сухую кожицу до последнего лоскутка. Чистка пары рогов стоит жизни иногда целому десятку молодых сосенок, березок, с которых сдирается при этом кора. Такие сосенки до снега заметны в лесу свежестью ошкуренной древесины, будто оскоблили их неделю назад. Зеленеет пока их хвоя, как у других сосен, но не шуметь им никогда в родном бору. Порыжеют и опадут летом иголки, а стволик будет стоять еще годы, пока не срубят его или не свалится сам.
Когда осень начинает менять у береговых вязов зелень на пурпур, появляются первые трубачи. За несколько дней возбуждение охватывает остальных, и каждую ночь лес и река содрогаются от их рева. Потом вроде устают звери, на убыль идет рев. Но как только первый ночной заморозок выбелит инеем луга и большие поляны, опять разъяряются рогачи, опять разжигается их боевой пыл.
С каждым днем все дальше разносится звериный рев. Лесные обитатели давно привыкли к нему, но когда негромко и робко запинькает на дереве проснувшийся зяблик, хохотнет в буреломе черный дрозд, всхлипнет за старыми дубами неясыть, то кажется, что и дневным, и ночным птицам жутковато от раскатистого зычного крика, которому трудно подобрать удачное сравнение. Оленя в предутренней мгле не разглядеть как следует, но, как шлейф, тянется за ним в чистом, неподвижном воздухе острый звериный дух. Этот же запах долго висит над ключом, где в густой черной грязи, как в ванне, валялся бычина, и над бугром, где среди замшелых сосен выбил он копытами свой точок.
Есть в бору такие бугры, куда много лет подряд приходят реветь олени. Тут, на взрытом песке, ни трава, ни мох не растут. Тонких деревьев давно не осталось, и когда зверь хочет дать выход своей ярости, он бодает такие стволы, которые не повалить двумя-тремя ударами топора. На всю осень, до предзимья, лес поделен между взрослыми рогачами, которые летом жили мирно и даже дружно. К зиме они снова соберутся вместе, не припоминая друг другу ни ран, ни обид.
Для какого-то неудачника один из боев бывает последним. Он может оступиться в старую бобровую нору, споткнуться о пень и тут же получить роковой удар. Соперник не оставляет поверженного калекой. Он
