Князь Цзай Юань, Су Шунь и другие открыто выступили против этого, ссылаясь на решение Сяньфэна. Маленький Тунчжи плакал во время этих баталий, однако императрицам все же удалось двинуться в Пекин. С помощью генерала Шэн Бао, которого Цыси отнюдь не поблагодарила за поддержку, а вскоре осудила на самоубийство, князь Гун подтянул к столице войска, но для отвода глаз назначил Дуань Хуа (от имени государынь) заместителем министра налогов, а Су Шуня — верховным прокурором. Обрадованные сановники поблагодарили императриц и возглавили их эскорт. Отчасти из-за этого впоследствии несколько откладывалась расправа над триумвиратом — монархам было неудобно сразу же казнить своих почетных сопровождающих.
В неофициальных исторических источниках Су Шунь выглядит гораздо более привлекательной фигурой, чем в официальных материалах. Он был, несомненно, талантлив и принадлежал к числу тех маньчжурских сановников, которые считали возможным выдвигать на высокие посты не только маньчжуров, но и китайцев. Су Шунь боролся с коррупцией в министерстве налогов и на государственных экзаменах, с помощью которых в Китае занимали чиновничьи должности. Вопреки придворным авантюристам типа И Гэнъюня, которые во время «опиумных» войн призывали к сопротивлению до конца и не желали открывать китайских портов для торговли, Су Шунь стоял за примирение с державами, хотя и несколько колебался. Его обвиняли, в частности, в том, что он препятствовал возвращению Сяньфэна в столицу, но вполне возможно, что это делал не Су Шунь, а Цыси, боявшаяся, что в Пекине у императора появятся новые приближенные, которые отстранят ее от власти, В Жэхэ, когда царствующий род жил в весьма стесненных условиях, Су Шуню приходилось строго распределять пищу среди придворных, так что в ненависти Цыси к нему наверняка было много личного.
Сходную антипатию испытывал и Су Шунь к Цыси, которая, как замечает Сюй Сяотянь, увлекла императора и заставила его забыть о государственных делах:
«Особенно были недовольны этим два человека: канцлер Ду Шоутянь и член царствующей фамилии Су Шунь. Первый из них прямо решился урезонить императора, сказав, что в годину внешних и внутренних невзгод Сын Неба должен трудиться с утра до ночи и достойно продолжать дело предков. Сяньфэн очень уважал Ду Шоутяня и не смог возразить ему — тем более что тот весьма кстати вспомнил о предках. А Су Шунь был совсем другим, хитрым человеком. Как родственник императора и даже начальник Управления царствующей фамилии, он прекрасно знал обо всем, что происходило во дворце, в том числе о том, как предусмотрительно Орхидея украшала свое жилище, и невзлюбил ее.
Строго говоря, эта неприязнь имела более глубокие корни: Су Шунь был знаком с Хой Чжэном, отцом Орхидеи, который во время одного праздника не угодил ему подарком. Теперь же Су Шунь, умело пользуясь «внутренними ходами», донес на Орхидею императрице, а та всю жизнь ненавидела обаятельных женщин, смеющих отвлекать мужчин от важных дел. Ранним утром, сев в паланкин, она отправилась ко Дворцу сияющей весны, где спали Орхидея и император, встала на колени, положила себе на голову заветы предков и стала громко читать их наизусть. Испуганный император выскочил из-под одеяла, тоже опустился на колени, а потом, уговорив жену замолчать, отправился принимать сановников.
Когда Сяньфэн возвращался с аудиенции, к нему навстречу выбежал растерянный евнух и доложил, что императрица затребовала Орхидею во Дворец земного спокойствия. „Плохо дело! — подумал Сяньфэн. — Ведь это главное место, где моя супруга допрашивает и пытает наложниц!“
Не снимая своего официального наряда, он бросился во Дворец земного спокойствия и едва вступил на порог, как увидел императрицу с искаженным от гнева лицом, а перед ней — плачущую Орхидею. Фаворитка стояла на коленях, полураздетая, и императрица уже приказывала служанкам бить ее. Сяньфэн подскочил к жене.
— Ее нельзя бить, нельзя! — вскричал он. — Она на пятом месяце беременности!
Императрица побледнела от страха и сама подняла Орхидею на ноги, но та, изображая полнейшее смирение, снова опустилась на колени и начала благодарить за милость.
— Почему вы не сказали мне об этом раньше? — спросила императрица мужа. — Если она носит в своем чреве наследника и я по неведению убила бы его, я совершила бы тягчайший грех перед предками!
Слезы полились у нее неудержимым потоком, и император, как ни любил он Орхидею, пожалел свою жену».
Позднее, когда Орхидея находилась в заточении за то, что простудила Сяньфэна, «Су Шунь, особенно не терпевший драгоценную наложницу, подкупил одну из ее служанок и велел сказать императрице, будто Орхидея целыми днями ругает его величество, даже твердит проклятия на маньчжурском языке. Императрица не очень поверила этому навету, но услужливые люди донесли его до Сяньфэна, который страшно разгневался и спросил Су Шуня, стоявшего рядом:
— Я хочу сместить драгоценную наложницу Орхидею и даровать ей самоубийство. Что ты на это скажешь?
— Не смею вмешиваться в личные дела вашего величества... — уклончиво ответил Су Шунь, укрепив тем самым монарха в его решении.
Когда слух об этом дошел до императрицы, она заступилась перед мужем за Орхидею и предположила, что ее оклеветали недруги:
— Насколько я знаю, она глубоко переживает свою оплошность, всячески корит себя и целыми днями плачет, так что я прошу вас не казнить ее!
Сяньфэн послушался жены, вспомнив, что Орхидея все-таки родила ему наследника, и даже выпустил ее из заточения».
Как видим, Сюй Сяотянь рисует Су Шуня критичнее, чем, например, У Сянсян. Кто из этих авторов больше прав — пусть судят другие, я же пишу сейчас о Цыси, а ее злодейство в истории с Су Шунем очевидно, Во всех случаях тут происходило жестокое сражение за власть, о котором остроумно заметила тогдашняя газета «Таймс»: «Составлен был обширный заговор... как вдруг появилась благодетельная фея, императрица с ребенком на руках.., и все уладилось к лучшему... Китайцы, отстраняя своих министров, не заставляют их волноваться в оппозиции — они просто-напросто режут им головы».
После этого замечания английской газеты прошло больше столетия, а разве так уж много изменилось в Китае? Разве там появилось новое отношение к опальным министрам и вообще к оппозиции? Увы, опыт «проработочных кампаний» 50–60-х годов, «культурной революции» и последующих событий говорит об обратном.
ЦЫСИ И ТАЙПИНСКОЕ ВОССТАНИЕ
Разумеется, жертвами Цыси в 1861-м и следующих годах оказались не только придворные, но прежде всего простые люди. «Первым ее делом было усмирение восстания тайпингов», — писал французский миссионер А. Кольдр, и его как бы поддерживает Чжоу Тяньбэй, подчеркивающий, что Цыси первая из правителей Китая прибегла к услугам колонизаторов для подавления восставших. Наконец, целый ряд автором свидетельствует, что именно Цыси в 1853 году, еще при жизни Сяньфэна, рекомендовала ему Цзэн Гофаня, который впоследствии стал главным палачом тайпинов.
Цзэн Гофань был не маньчжуром, а китайцем, причем не военным, а гражданским чиновником, имевшим определенные заслуги в официальной литературе. К тому времени маньчжурская восьмизнаменная армия совсем разложилась, поэтому Цинам и пришлось прибегнуть к помощи тех представителей китайского ученого сословия, которые демонстрировали свою преданность династии. Многие при цинском дворе, даже канцлер-китаец Ци Сицзао, протестовали против привлечения коренных жителей страны на высокие командные должности, мотивируя это не только военной неопытностью Цзэн Гофаня и его соратников, но и тем, что китайцы, получив в свои руки оружие, могут обратить его против маньчжуров. Однако другие, более хитрые и дальновидные придворные видели, что без дополнительной поддержки им не справиться ни с тайпинами, ни с факельщиками, ни с восставшими мусульманскими народностями Китая. В книге Сюй Сяотяня об этом сообщаются некоторые важные подробности; в частности то, как Цыси учила императора Сяньфэна натравливать одних китайцев на других:
«В то время весь бассейн реки Янцзы был охвачен тайпинским восстанием, Цзэн Гофань, Сян Жун, Пэн
