соучаствовать этому, проникнуть в это, понять это, то сворачивающийся универсум – это горше и скорбнее умирающего Христа.
В одиночестве человек, не смущаясь, ест прямо из банки. Он не участвует в общественной церемонии приема пищи – он просто ест.
В Японии ежегодно от отравления самостоятельно приготовленной рыбой фугу умирает около ста человек. В лицензированных ресторанах смертельные случаи случаются реже. Яд, называемый тетродотоксин, содержится в печени, яичниках (или семенниках) и в икре. При потрошении нужно тщательно удалять эти органы, не допуская малейшего их повреждения. Время действия тетродотоксина – пятнадцать минут, противоядия неизвестны. То есть кушать фугу – это «русская рулетка».[52] Насколько мне известно, в Гамбурге был по крайней мере один ресторан, где подавали фугу. Если верить сериалу «Коломбо», в США угоститься фугу – не проблема.
«Вкус этой рыбы едва ли доступен европейцу» – так утверждает Ян Флеминг,[53] но в его компетенции можно усомниться. Его Джеймс Бонд не выглядит гурманом.
Меня больше интересует, как вообще можно было выяснить, в какой мере съедобна эта рыба. Ведь чтобы определить, съедобна ли какая-либо отдельная часть, эту часть нужно прежде всего отрезать и попробовать, и умереть, если эта часть ядовита. Концентрация яда колеблется в зависимости от времени года и разновидностей рыбы, но ядовита эта тварь всегда. (Похожая загадка – яркий окрас некоторых видов коралловых змей. Как такой окрас может служить предупреждением, если их укуса никто не пережил?)
Инсбрук, «Прекрасная эпоха»: устрицы и полосатая зубатка[54] очень хорошего качества. В Ландеке – богатырская порция голубого сыра, всю ночь камнем пролежавшего в моем желудке.
Однажды Хундертвассер при вручении наград за какие-то культурные достижения презентовал лауреату марципановую модель своего «идеального дома». Гастрономизация мира на месте не стоит. Я как-то в школе видел плакат с шокирующе дерзким призывом: «Заполоним полюса едой!» Правда, при повторном прочтении я все же понял, что это всего лишь призыв завалить немецкой колбасой голодающих поляков.
5. Белый чай из «Фуджи-сан»,[55] вермут из сточной канавы, или 9 странных положений
Я лежу в тине на берегу теплого моря, в мой рот вплывают мелкие твари; волна отхлынула, и они остались во рту, пойманные вершей моих зубов.
У меня стальное тело, приводимое в движение батареями, состоящее из блоков, состыкованных из следующих друг за другом шайб из различных закаленных материалов.
Житель гор предлагает кубики из бараньего жира, способные обогатить энергией мою духовную жизнь, – однако мало-помалу червь сомнения угрызает меня, и я в конце концов проигрываю спор своему личному бесу-профанатору.
Сквозь левую ноздрю я вдыхаю из воздушного моря прану,[56] сквозь правую ноздрю – выдыхаю продукт обмена веществ; моя жизнь вся духовна и происходит выше талии.
Вкушение необходимо!
Универсальная опорожняемость – как самоцель, без какого- либо принятия пищи.
Я не должен воспринимать свое тело как единую слитную массу без пустот и полостей, но все же – я запутан и неуязвим; если меня взрезать, из меня ничего не потечет (быть может, я – пирог?).
Все трубы замыкаются в себя, все излияния заканчивают свой путь в сосуде, их извергшем, ничто не покинет поверхности, мировая пустыня с солнцем в средоточье, вечное возвращение подобия, немедленное самоубийство.
Превращение сока растений в тексты.
В теперешнем отношении к материнскому молоку коренится древняя параноидальная идея о яде матери-действительности. Посредством отчетливого, глубоко укорененного в психике представления о молоке как о прототипе подарка этот пример как никогда ясно демонстрирует, насколько далеко продвинулось хроническое отравление нашего тела.
Отель «Музиль» в Клагенфурте (по поводу которого «Голь- Миллау»[57] провозглашает: «добрая старая кухня») упражняется в остроумии на своих счетах: «Мы ко всем нашим гостям относимся как к друзьям. Друзьям обычно счетов не выставляют. К сожалению, нынешние тяжелые времена вынуждают нас к неприятным для нас мерам. Мы надеемся, вы отнесетесь к этому с пониманием». Ха-ха-ха! Однако.
Недавно у них прошла неделя «императорской и королевской» кухни. Фазан, кстати, был весьма неплох.
В Клагенфурте я купил экземпляр Dionaea mus-cipula, или венериной мухоловки. За мухами она, однако, явно не поспевает.
Любопытно было бы проследить историю кухонной эволюции, причем начать можно было бы, подобно биологии, – с прасупа. Основой классификации стало бы разделение не между животными и растениями, а между жидким и твердым (или, может, между сырым и вареным?). Эта идея пришла ко мне, когда я сидел в «Музиле» над спагетти с сыром и попытался представить причудливую родословную пельменей. Эх, где же ты, высшая гастрософия, которую следовало бы изучать в высшей школе, по которой можно было бы защищать диссертации, которая стала бы работой жизни?
«Мертвый пес», род псевдопаэльи, без курицы или колбасы, но с японскими водорослями хицики. Я дал этому творению такое имя, потому что страшно воняющие йодом водоросли воскресили в моей памяти сентябрь 1978-го в Йесоло. Там на морском берегу вместе с разными моллюсками и рыбами гнил собачий труп, и никто не думал убирать его оттуда. Народ из кемпинга рядом с ним пускал фрисби. Правда, труп уже едва вонял, он к тому времени изрядно высох, однако именно он в моих глазах стал точкой над «i», закончившей картину запахов и вкусов «итальянского побережья в межсезонье» – картину, вызванную из моей памяти водорослями в обеде.
Музей Класа Ольденбурга выставляет рядом с секс-протезами и китчем большое число всякого рода пластиковых продуктов, что лично я считал преимущественно английским фирменным зрелищем. Молоко в Вене лучше, чем здесь. Однажды заехал к приятелю А., мяснику, в Нижнюю Австрию. Когда я заметил, что он завтракает, обедает и ужинает мясом и колбасой, он рассказал, что ест мясо 364 дня в году, а на 365-й, на Страстную пятницу, мяса почему-то всякий раз не хватает.
Вполне достойное упоминания, можно сказать, почти идеальное среднее между неудержимой идиотической болтовней обычного пишущего о еде газетчика и веселой, но пустой сатирой «Калибана» на Берлинском ТВ (критик с «гамбургерофобией») – вот, по-моему, место для нашего австрийского юмора по тому же поводу. Наши «Беседы на придворной пивоварне» с Самуэлем Шнепфом по ТВ 17/81 нисколько не уступают «У Фабрицио» Вуди Аллена и «Босиком через кухню» Алена Дени. [58]
В Кёльне и окрестностях можно отъесться вволю, и с немалым удовольствием. Однако для этого требуется немалая сообразительность, поскольку, например, за прелестным названием «Небеса и Ад» прячутся горы кровяной колбасы с картошкой, а за «Бравым петухом» вовсе не птица, а сыр. И вообще, чтобы там нормально прочитать меню, нужно знать кёльнский диалект. Кельнера там зовут не как-нибудь, а свинарем, и пиво он разносит, как это называется по- кёльнски, «на жестянке».
В Дюссельдорфе, в старом городе, я напрасно искал местный недорогой «Шперрис». В телефонной книге он был, а из жизни уже исчез. На его месте оказалась какая-то мерзкая забегаловка.
В Дуйсбургском зоопарке поймал себя на том, что, приближаясь к клетке, тут же начинаю размышлять про съедобность содержащегося в ней зверя. Сдерживать себя едва удавалось. Между прочим, в
