– Харра была не единственным вашим ребенком? – спросил Майлз.
Очень трудно заставить свой голос звучать спокойно и хладнокровно, когда так и подмывает заорать. Ему хотелось сбежать отсюда…
– Конечно, нет. Я думала, она мой единственный чистый ребенок. Я так думала, но, значит, и в ней прятался яд. А я-то на коленях благодарила Бога, когда она родилась чистая. Наконец чистый ребенок, после стольких уродов, после такой боли… Я думала, мое наказание закончилось. Но, значит, она все-таки была мутант: тайный, хитрый…
– Сколько, – с трудом выдавил Майлз, – сколько у вас было детей?
– Четверо, не считая Харры, моей последней.
– И вы убили всех четверых?
Краем глаза он заметил, что староста медленно кивнул, все так же глядя в пол.
– Нет! – сказала матушка Маттулич. На миг сквозь туман суперпентотала прорезалось возмущение. – Двое уже родились мертвыми: первый и тот, весь перекрученный. А того, у которого было слишком много пальцев на руках и ногах, и того, с огромной головой, тех я вырезала. Вырезала. Моя мать – она проследила, чтобы я все сделала, как надо. Харра… Харра слишком легко отделалась. Я сделала все за нее.
– Так что на самом деле вы убили не одного младенца, а трех? – ледяным голосом спросил Майлз. Самые молодые из присутствующих – сыновья Кейрела и братья Журики – явно были в ужасе, а старшее поколение дружно прятало глаза. Да, они наверняка все знали.
– Убила? – сказала матушка Маттулич. – Нет! Я их вырезала. Так надо. Надо было сделать то, что положено. – Она гордо подняла голову, потом снова ее опустила. – Убила моих детей ради, ради… Я не знаю, ради кого. А теперь вы называете меня убийцей? Будьте вы прокляты! Какой мне теперь толк в вашем правосудии? Оно мне было нужно тогда! Где вы были тогда? – Старуха вдруг неожиданно разрыдалась, а потом столь же мгновенно пришла в ярость: – Если мои дети должны были умереть, то ее – тоже! Почему она должна так легко отделаться? Я ее избаловала… Я хотела, как лучше… я старалась делать, как лучше, это несправедливо…
Суперпентотал с этим не справлялся… Нет, решил Майлз, он все-таки действует, но ее чувства слишком сильны. А если увеличить дозу (с риском остановки дыхания), то эмоциональные пики выровняются, но признание не станет более полным. Его трясло, и он только надеялся, что окружающие этого не видят. Пора заканчивать.
– Почему вы сломали Райне шею, а не перерезали горло?
– Из-за Харры! Она не должна была знать, – объяснила матушка Маттулич. – Бедная девочка. Ей будет казаться, что мутант просто умер…
Майлз посмотрел на Лэма, на старосту Кейрела:
– Похоже, это мнение разделял еще кое-кто.
– Я не хотел, чтобы она услышала это от меня, – стойко повторил Лэм.
– Я надеялся уберечь ее от двойного горя, милорд, – сказал Кейрел. – Ей пришлось пережить такое…
Майлз встретился взглядом с Харрой.
– По-моему, вы все ее недооцениваете. Ваша чрезмерная мягкость оскорбительна для ее разума и воли. Она из стойкого рода, эта женщина.
Харра глубоко вздохнула, стараясь справиться с дрожью, и коротко кивнула, словно говоря: «Спасибо, человечек». Он ответно наклонил голову: «Да, я понимаю».
– Я еще не вынес окончательного решения по этому делу, – сказал Майлз, – но в одном я клянусь: время круговой поруки миновало. Больше не будет тайных ночных преступлений. Настал день. И кстати, о ночных преступлениях. – Он снова повернулся к матушке Маттулич: – Это вы пытались прошлой ночью перерезать горло моей лошади?
– Я, – охотно согласилась старуха. – И перерезала бы, но она все вставала на дыбы.
– В чем же виновата лошадь?!
Он не мог скрыть раздражения, хотя учебники рекомендовали вести допрос спокойным, ровным голосом.
– До тебя мне было не добраться, – просто ответила матушка Маттулич.
Майлз потер лоб и недоуменно пробормотал:
– Это что же, ритуальное убийство?
– Ты, ты, – проговорила старуха, и ее отвращение пробилось даже сквозь тошнотворный оптимизм суперпентотала, – ты хуже всех. Сколько я пережила, сколько было горя, и вот являешься ты. Нам всем в лорды дают мутанта и меняют все правила: мы преданы слабостью этой женщины из другого мира. Из-за тебя все это было зря. Ненавижу тебя. Грязный мутант…
Голос ее перешел в невнятное пьяное бормотание.
Майлз сделал глубокий вдох и обвел взглядом всех присутствующих. Стояла глубочайшая тишина, которую никто не решался нарушить.
– Полагаю, – сказал Майлз, – расследование можно считать законченным.
Тайна гибели Райны была раскрыта, но, к сожалению, оставалась еще проблема правосудия.
Он пошел прогуляться.
Кладбище было всего лишь вырубкой в лесу, но в утреннем свете оно превратилось в царство покоя и красоты. Искрясь на солнце, неумолчно журчал ручей, а легкий ветерок, разогнавший остатки ночного тумана, шептал в листве деревьев. Крошечные однодневки, которых на Барраяре все, кроме биологов, называли жуками, стрекотали в зарослях кустарников.
– Ну, Райна, – вздохнул Майлз, – что мне теперь делать?
Пим задержался на краю вырубки, чтобы не мешать.
– Ничего страшного, – успокоил Майлз крошечную могилку. – Пим и раньше заставал меня за разговором с мертвыми. Наверное, он считает меня психом, но он слишком хорошо вышколен, чтобы сказать это вслух.
По правде говоря, выглядел Пим не слишком радостным и даже не совсем здоровым; Майлзу было немного стыдно, что он вынудил его к этой прогулке. Сейчас сержанту следовало бы лежать в постели. Но Пим страдал не только от боли в ребрах – он замолчал с того часа, как Майлз добился признания от матушки Маттулич. В этом не было ничего удивительного. Пим был готов к тому, что ему придется стать палачом мужчины-детоубийцы, но перспектива исполнения приговора над полоумной старухой заметно выбила его из колеи. Впрочем, Майлз не сомневался, что Пим выполнит любой его приказ.
Бродя по вырубке и изредка переворачивая камушки носком сапога, Майлз глядел на освещенный солнцем ручей и размышлял над причудами барраярского правосудия. Основной принцип ясен – дух важнее буквы, правда важнее процедуры. Прецедент считался менее важным, чем личное мнение судьи. Парадокс заключался в том, что судья не мог спрятаться за спасительными словами «закон гласит». Прозвучит голос только его, Майлза.
Да и кому поможет смерть полусумасшедшей бабки? Харре? Отношения матери и дочери уже получили смертельную рану, он прочел это в глазах обеих женщин, но все же у Харры нет желания стать матереубийцей. Майлза это вполне устраивало: было бы трудновато сосредоточиться, если бы сейчас она стояла рядом, требуя мести… Хорошенькая награда за ее мужество. Райне? О! Это вопрос потруднее.
– Я бы с удовольствием уложил старую каргу прямо у твоих ног, маленькая леди, – пробормотал Майлз. – Ты бы этого хотела? Тебе это поможет?
Разве казнь старухи может стать тем приношением, какое он обещал? Таким, которое разнесется эхом по всей цепи Дендарийских гор? Должен ли он сделать этих людей марионетками в своем политическом спектакле? Или ему следует забыть о своей клятве? Он поднял камешек и с силой швырнул его в ручей.
Повернув назад, Майлз обнаружил, что на краю кладбища его дожидается староста. Они медленно подошли друг к другу.
– Такие-то дела, милорд, – сказал Кейрел.
– Вот именно, – отозвался Майлз.
– Вы пришли к какому-нибудь решению?
– Не совсем. – Майлз огляделся. – Если не приговаривать преступницу к смерти, это покажется
