блестящей ноге, – не в сумасшедшем доме, а в кли нике, где вам не причинят ни малейшего вреда и где вас никто не ста нет задерживать, если в этом нет надобности.
Иван Николаевич покосился недоверчиво, но все же пробурчал:
– Слава те господи! Нашелся наконец один нормальный среди идиотов, из которых первый – балбес и бездарность Пашка!
– Кто этот Пашка-бездарность? – осведомился врач.
– А вот он – Понырев! – ответил Иван и ткнул грязным пальцем в направлении Понырева.
Понырев вспыхнул от негодования.
«Это он мне вместо спасибо! – горько подумал он. – За то, что я принял в нем участие! Действительно, сволочь!»
– Типичный кулачок по своей психологии, – ядовито загово рил Иван Николаевич, которому, очевидно, приспичило обличить Понырева, – и притом кулачок, тщательно маскирующийся под пролетария. Посмотрели бы вы, какие он стишки сочинил к перво му… хе, хе… «Взвейтесь, да развейтесь!»… а вы загляните в него – что он думает – ахнете! – И Иван Николаевич рассмеялся совер шенно зловеще.
Понырев тяжело задышал. Был красен и думал только об одном: что он отогрел у себя на груди дрянную змею, что принял участие в том, кто оказался на поверку злобным врагом. И главное, и поде лать ничего нельзя было: не ругаться же с душевнобольным?
– А почему вас, собственно, доставили к нам? – спросил врач, внимательно выслушав обличения Бездомного.
– Да черт их возьми, олухов! Схватили, связали какими-то тряп ками и поволокли!
– Позвольте вас спросить, вы почему в ресторан пришли в одном белье?
– Ничего тут нету удивительного, – ответил Иван, – купаться по шел я на Москву-реку, ну и попятили мою одежду, а эту дрянь остави ли. Не голым же мне идти? Надел что было, потому что спешил в ре сторан к Грибоедову.
Врач вопросительно поглядел на Понырева.
Тот хмуро пробормотал:
– Ресторан так называется.
– Ага, – сказал врач, – а почему так спешили? Какое-нибудь дело вое свидание?
– Консультанта я ловлю, – ответил Иван Николаевич и тревож но оглянулся.
– Какого консультанта?
– Консультанта, который убил Борю Крицкого на Патриарших прудах.
Поныреву не хотелось говорить ни слова, но пришлось объяс нить.
– Секретаря Массолита Крицкого задавило трамваем на Патри арших.
– Не ври ты, чего не знаешь, – рассердился на Понырева Иван Николаевич, – я был при этом. Он его нарочно под трамвай при строил!
– Толкнул?
– Да при чем здесь «толкнул»? – все больше сердясь на общую бестолковость, воскликнул Иван. – Такому и толкать не надо. Он та кие штуки может выделывать, что только держись! Он заранее знал, что Крицкий попадет под трамвай и под какой именно!
– А кто-нибудь, кроме вас, видел этого консультанта?
– То-то и беда, что только я да Крицкий.
– Так. Какие же меры вы приняли, чтобы поймать этого консуль танта-убийцу? – Тут врач повернулся и поглядел на женщину в белом халате, сидящую за столом в стороне. Та вынула лист и стала запол нять пустые места в его графах.
– Меры вот какие. Взял я на кухне свечечку…
– Вот эту? – спросил врач, указывая на свечку, лежащую перед женщиной на столе рядом с разорванной иконкой.
– Эту самую и…
– А иконка зачем? – мягко спросил врач.
Иван покраснел, поглядел в землю смущенно и ответил:
– Ну да, иконка… Иконка-то больше всего их и испугала, – он опять ткнул пальцем в сторону Понырева, – но дело в том… что он, консультант, он, будем говорить прямо, с нечистой силой знается, и вообще так его не поймаешь…
Санитары почему-то вытянули руки по швам, глаз не сводили с Ивана.
– Да, – продолжал Иван, – знается. Тут факт бесповоротный. Он лично разговаривал с Понтием Пилатом. Да, да… Все видел – и бал кон, и пальмы. Был, словом, у Понтия Пилата, ручаюсь за это.
Понырев забыл про обиду, нанесенную ему, побледнел, глядя на Ивана Ниволаевича.
– Ну-те, ну-те, – поощрил Ивана врач, – и вы, стало быть, с икон кой…
– Я ее на грудь пришпилил, – объяснил Иван.
– Зачем на грудь?
– Чтобы руки были свободны, – объяснял Иван, – в одной – свечка, а другой – хватать.
Тут вдруг часы ударили один раз.
– Эге-ге! – воскликнул Иван и поднялся с дивана. – Половина второго, а я с вами время теряю! Я извиняюсь, где телефон?
– Пропустите к телефону, – приказал врач санитару, который за городил аппарат на стене.
Иван ухватился за трубку, а женщина в это время тихо спросила у Понырева:
– Женат он?
– Холост, – испуганно ответил Понырев.
– Член профсоюза?
– Да.
– Милиция? – закричал Иван в трубку. – Милиция? Товарищ де журный, распорядитесь сейчас же, чтобы выслали пять мотоцикле ток с пулеметами для поимки иностранного консультанта… Что? За езжайте за мною, я вам все расскажу и сам с вами поеду… Говорит по эт Бездомный, из сумасшедшего дома… Как ваш адрес? – шепотом спросил Бездомный у доктора, прикрывая трубку ладонью. Тот не ответил ничего, и поэт опять закричал в трубку: – Вы слушаете? Бе зобразие! – вдруг завопил Иван, очевидно, утратив собеседника в трубке, и швырнул трубку в стену.
– Зачем же сердиться? – заметил миролюбивый врач. – Вы може те сломать телефон, а он нам поминутно нужен.
Санитар приладил трубку на место, а Иван раскричался, дергаясь в судорогах и грозя кулаком:
– Ничего! Ничего! Ответят они мне за это, голубчики милень кие!
Затем он повернулся к врачу, протянул ему руку, сухо сказал «до свиданья» и собрался уходить.
– Помилуйте, куда же вы хотите идти? – заговорил врач, вгляды ваясь в зрачки Ивана. – Глубокой ночью, в белье… Вы плохо чувству ете себя. Останьтесь у нас.
– Пропустите-ка, – глухо сказал Иван Николаевич санитарам, со мкнувшимся у дверей, – пустите вы или нет? – страшным голосом крикнул поэт.
Понырев задрожал, а женщина нажала кнопку в столике, и на его стеклянную поверхность выскочила блестящая коробочка и запаян ная ампула.
– Ах так, ах так, – хрипя, произнес Иван, – ну так прощайте!
И он головой вперед бросился в штору окна. Раздался удар, но не бьющееся стекло не дало ни одного осколка, и через мгновенье Иван забился в руках санитаров.
– Ага, – хрипел он, пытаясь кусаться, – так вот вы какие стек лышки у себя завели?! Пус… Пусти!
В руках у врача сверкнул шприц, женщина одним взмахом распо рола ветхий рукав ковбойки и вцепилась в руку с неженской силой. Иван ослабел в руках четырех человек, ловкий врач воспользовался этим моментом и вколол иглу в плечо Ивана.
Его подержали еще несколько секунд, причем он успел крикнуть несколько раз:
– На помощь! На помощь!
Потом его опустили на диван.
– Бандиты! – прокричал Иван, вскочил с дивана, но был водво рен на него опять. Лишь только его отпустили, он снова было вско чил, но сел обратно сам. Помолчал, диковато озираясь, потом нео жиданно зевнул. Улыбнулся со злобой.
– Заточили все- таки, – сказал он, улыбаясь, но уже без злобы, зев нул еще раз, неожиданно прилег, голову положил на подушку, кулак по-детски под щеку, забормотал уже сонным голосом: – Ну и очень хорошо. Сами же за все и поплатитесь. Я свое дело исполнил, преду предил, а там как хотите!.. Меня же сейчас более всего интересует Понтий Пилат… Пилат… – повторил он и закрыл глаза.
– Ванна, сто семнадцатую отдельную и пост к нему, – распорядил ся врач, надевая очки. Понырев опять вздрогнул: стена беззвучно ра зошлась, за нею открылся коридор, освещенный ночными синими лампами. Где-то загудела вода, льющаяся в ванну. Из коридора выеха ла на резиновых колесиках кушетка, на нее положили затихшего Ива на, и он уехал в коридор. Исчезли санитары, сомкнулась стена.
Врач что-то написал в листе, устало зевнул.
– Доктор, – шепотом спросил потрясенный Понырев, – он, зна чит, действительно болен?
– О да, – ответил врач.
– Что же это такое с ним? – робко спросил Понырев.
Врач устало поглядел на Понырева, сказал задумчиво:
– Двигательное и речевое возбуждение… бредовые интерпрета ции… случай, по-видимому, сложный… шизофрения, надо полагать.
Понырев тихо осведомился:
– Что же с ним будет?
– В амбулаторных условиях трудно ставить прогноз, – размыш ляя, сказал врач, – будет интернирован у нас. Если выкарабкается… возможно с дефектом.
Понырев ничего не понял из слов доктора, кроме того, что дела Ивана Николаевича обстоят весьма плохо, вздохнул и спросил:
– А что это он все время про какого-то консультанта говорит?
– Видел кого-то, кто поразил его расстроенное воображение… или галлюцинировал, – вяло ответил доктор.
Через несколько минут грузовик нес его в Москву. Светало, но на шоссе еще горели фонари. Шофер злился на то, что пропала ночь, гнал машину изо всех сил, ее заносило на поворотах.
Понырев сидел на каком-то обрубке на платформе, вцепившись рукой в борт. Ресторанные полотенца, оставленные в грузовике Пантелеем, раньше уехавшим с милиционером в троллейбусе, езди ли по платформе. Понырев, которого подбрасывало на обрубке, хо тел было собрать их в кучу, но потом пробормотал: «Да ну их к чер ту!.. Что я, в самом деле, как дурак верчусь…»
Настроение духа Понырева было ужасно. Душа его ныла, как от зубной боли. Посещение дома скорби оставило в нем тяжкий след. Понырев старался понять, что терзает его. Страшные ли действия помешанного, попытка ли его выброситься из окна… коридор со слабыми синими огнями? Мысль ли о том, как ужасно лишиться ра зума? Да, это… Но что-то еще… Что? Да, да, слова Ивана Николаеви ча. Обидные, едкие, брошенные в лицо слова… Горе не в том, что они обидны, а в том, что в них – правда.
Лес, в
