прислушался: здание, в котором десять минут назад слышались гулы, завывание, теперь молчало. Римский понял, что все разошлись, кроме дежурного где-то у кассы. Он был один во втором этаже, и неодо лимый страх овладел им при мысли, что ему придется проходить одно му по коридорам и спускаться по лестницам. Он лихорадочно схватил гипнотизерские червонцы, спрятал их в портфель и кашлянул, чтобы хоть чуточку ободрить себя. Кашель вышел хрипловатым, слабым.
И тут еще показалось, что потянуло из-под двери гниловатой сы ростью. Дрожь прошла по спине. «Заболеваю я, что ли? Знобит», – подумал Римский.
Часы ударили и стали бить полночь. Теперь даже бой волновал вконец расстроившего нервы финдиректора. Но окончательно упа ло его сердце, когда он услышал, что в замке двери тихонько снару жи поворачивается английский ключ. Вцепившись в портфель, фин директор дрожал и чувствовал, что если еще немного продлится этот шорох в скважине, он не выдержит, закричит.
Тут дверь открылась, и перед финдиректором предстал… Варенуха!
Римский как стоял, так и сел в кресло, оттого что ноги его подо гнулись.
Набрав воздуху в грудь, он улыбнулся жалкой, болезненной улыб кой и сказал слабо:
– Боже, как ты меня испугал!
Губы его еще прыгали при этом, но силы уже возвращались к нему. Возвращение администратора являлось огромной радостью в этих ужасных обстоятельствах.
– Прости, пожалуйста, – глухим голосом ответил вошедший, за крывая дверь, – я думал, что ты уже ушел…
Варенуха, не снимая кепки, прошел к креслу и сел по другую сто рону стола.
В ответе Варенухи была маленькая странность, которая легонько кольнула чуткого Римского: в самом деле – зачем же Варенуха шел в кабинет, если думал, что там финдиректора нету?
Это раз. А два: входя, Варенуха неизбежно должен был встретить ся с дежурным, и тот сказал бы, что финдиректор еще у себя.
Но эту странность финдиректор тотчас отогнал от себя. Не до нее было. Теперь горячая волна радости начала заливать финдиректора.
– Ну, говори же, говори, – нервничая от нетерпения, вскричал Римский, – где же ты пропадал? Разъяснилось все чертово дело с Владикавказом?
– Чего ж ему не разъясниться, – очень равнодушно отозвался Варенуха, – конечно, разъяснилось.
– Что же это такое?!
– Да то, что я и говорил, – причмокнув, как будто его беспоко ил больной зуб, ответил администратор, – нашли в трактире на Сходне.
– Ну, а телеграммы?!
– Как я и говорил. Напоил телеграфиста, и начали безобразни чать, посылать телеграммы с пометкой Владикавказа.
Радость вспыхнула в злых и измученных глазах Римского.
– Ага… ладно, – зловеще сказал он и, стукнув, переложил порт фель с одного места на другое. В голове у него сложилась целая кар тина того, как Степу с позором снимут с работы, а может, добьется тот и чего-нибудь похуже. – Ну, рассказывай, рассказывай, – нетер пеливо добавил Римский.
И Варенуха начал рассказывать подробности. Как только он явил ся куда следовало, его немедленно приняли и выслушали вниматель нейшим образом. Никто, конечно, и мысли не допустил о том, что Степа может быть во Владикавказе. Все сейчас же согласились с предположением Варенухи о том, что Лиходеев, конечно, в трак тире на Сходне…
– Где же он сейчас?! – перебил администратора взволнованный финдиректор.
– Где же ему быть, – ответил, криво ухмыльнувшись, админист ратор, – в вытрезвителе!
– Ну, ну… Ай, спасибо!
Варенуха начал повествовать дальше. И чем больше повествовал, тем ярче выступала перед финдиректором длиннейшая цепь лиходеевских хамств и безобразий, и было в этой цепи всякое последующее звено хуже предыдущего. Тут обнаружилась и пьяная пляска в обним ку с телеграфистом на лужайке перед сходненским телеграфом, да еще под звуки какой-то праздношатающейся гармоники. Гонка за какими-то дамами, визжащими от страха… Ссора с буфетчиком в са мом «Владикавказе»… Темный ужас!
Степа был хорошо известен в Москве, и все знали, что человек этот не подарочек, но все, что рассказывал администратор, даже и для Степы было чересчур. Да… чересчур. Очень чересчур.
Колючие глаза Римского через стол врезались в лицо администра тора. Чем дальше тот говорил, тем мрачнее становились эти глаза. Чем большими подробностями уснащал свою повесть администратор, чем жизненнее и красочнее становились они, тем менее верил рассказчику финдиректор. Когда же Варенуха дошел до того места, где Степа поры вался оказать сопротивление приехавшим за ним, чтобы вернуть его в Москву, финдиректор твердо знал, что все, что рассказывает вернув шийся к нему в полночь администратор, все ложь! Ложь от первого до последнего слова. Варенуха не ездил на Сходню, и на Сходне Степы не было, не было пьяного телеграфиста, разбитого стекла в трактире, Степу не вязали веревками… ничего этого не было.
Страх полз по телу потемневшего лицом финдиректора, и начи нался он с ног, и два раза почудилось финдиректору, что потянуло изпод стола гнилою плесенью. Ни на мгновенье не сводя глаз с админи стратора, как-то странно корчившегося в кресле, все стремящегося не уходить из-под голубой тени настольной лампы, как-то удивитель но прикрывавшегося якобы от режущего света лампочки газетой, финдиректор думал только о том, что значит все это? Зачем нагло лжет ему в пустынном молчащем здании слишком поздно вернув шийся к нему администратор? И сознание опасности, неизвестной, но грозной опасности, томило финдиректора. Делая вид, что не заме чает уверток администратора и фокусов его с газетой, финдиректор глядел в лицо рассказчика, почти не слушая его слов. Было кое-что, что представлялось еще более необъяснимым, чем клеветнический рассказ о похождениях на Сходне, и это что-то были изменения во внешнем виде администратора и в манерах его.
Как ни натягивал он утиный козырек кепки на глаза, чтобы бро сить тень на лицо, как ни вертел газетным листом, финдиректору удалось рассмотреть громадный синяк с правой стороны лица у са мого носа. Кроме того, полнокровный обычно администратор был теперь бледен меловой нездоровой бледностью, а на шее у него за чем-то было наверчено белое старенькое кашне. Если же к этому прибавить появившуюся у администратора за время его отсутствия отвратительную манеру присасывать и причмокивать, резкие изме нения голоса, ставшего глухим и грубым, вороватость и трусливость в обычно бойких нагловатых глазах, можно было смело сказать, что Иван Савельевич Варенуха стал неузнаваем.
Что-то еще жгуче беспокоило финдиректора, но что, он не мог понять, как ни напрягал воспаленный мозг, сколько ни всматривал ся в Варенуху и кресло. Одно он мог утверждать, что было что-то не виданное, неестественное в этом соединении администратора с хо рошо знакомым креслом.
– Ну, одолели наконец, погрузили в машину… – гудел Варенуха, выглядывая из-за листа, ладонью прикрывая синяк.
Римский вдруг протянул руку и нажал как бы машинально ладо нью, в то же время поигрывая пальцами, нажал на пуговку электри ческого звонка и обмер. В пустом здании был бы непременно слы шен резкий сигнал электрического звонка. Никакого сигнала не по следовало, и пуговка безжизненно погружалась в стол, она была мертва. Звонок был испорчен.
Хитрость финдиректора не ускользнула от Варенухи. Его пере дернуло, и он спросил, причем в глазах его мелькнул явный злобный огонек:
– Ты чего звонишь?
– Машинально, – глухо отозвался финдиректор и, в свою оче редь, спросил: – Что это у тебя на лице?
– Машину занесло, ударился об ручку двери, – ответил Варенуха, изменившись в лице.
«Лжет!» – вскрикнул мысленно Римский. Тут вдруг глаза Римско го стали совершенно безумными и круглыми, он уставился в спинку кресла Варенухи, поднялся, дрожа, и слабо молвил:
– А…
На полу у ножек кресла лежали две перекрещенные тени, одна по гуще и почернее, другая слабая, светлее. Отчетливо была видна тене вая спинка кресла, но над нею на полу не было теневой головы. Варенуха не отбрасывал тени. Финдиректора била дрожь, он не сводил глаз с полу. Варенуха воровато оглянулся, следуя взору Римского, за спинку и понял, что он открыт.
Он поднялся с кресла, и финдиректор отступил на шаг, сжимая в руках портфель.
– Догадался, проклятый! Всегда был смышлен, – с откровенной злобой громко молвил Варенуха и вдруг отпрыгнул от кресла к двери и быстро двинул вниз пуговку английского замка.
Финдиректор отчаянно оглянулся, отступил к окну, ведущему в сад, и в окне, заливаемом луною, увидел прильнувшее к стеклу лицо голой девицы, колыхавшейся в воздухе на высоте второго этажа, и ее голую руку, просунувшуюся в форточку и старающуюся открыть нижнюю задвижку. Верхняя уже была открыта.
Римскому показалось, что свет в настольной лампе гаснет и что письменный стол наклоняется. Римского накрыло ледяною волною, но, к счастью, он превозмог себя и не упал.
Он собрал остатки сил, и их хватило только на то, чтобы шеп нуть, но не крикнуть: «Помогите!»
Варенуха подпрыгивал возле двери, подолгу застревая в воздухе, качаясь и плавая в нем, и отрезал путь к выходу. Он скрюченными пальцами махал в сторону Римского, шипел и чмокал, подмигивая девице в окне.
Та заспешила, всунула голову в форточку, вытянула, сколько мож но было, руку, ногтями начала царапать нижний шпингалет, трясла раму. Тут рука ее стала удлиняться, покрылась трупною зеленью. Зе леные пальцы мертвой хваткой обхватили головку шпингалета, по вернули ее, рама начала открываться. Римский слабо вскрикнул, прислоняясь к стенке, выставляя, как щит, портфель вперед. Он по нял, что пришла его гибель, что ходу ему к двери нет.
Рама широко распахнулась, но вместо нежной свежести и арома та лип в окно ворвался запах
