склепа. Покойница вступила на подо конник. Римский отчетливо видел зеленые пятна тлена на ее груди.
И в это время радостный неожиданный крик петуха долетел из са да, из того низкого здания за тиром, где содержались дрессирован ные животные и птицы, участвовавшие в программах. Горластый пе тух трубил, возвещал, что к Москве с востока катится рассвет.
Дикая ярость исказила лицо девицы, она испустила хриплое руга тельство, визгнул у дверей Варенуха и обрушился из воздуха на пол.
Крик петуха повторился, девица щелкнула зубами. Красота ее ис чезла, у нее выпали зубы, рот провалился, щеки сморщились, космы волос поседели, но тело осталось молодым, хоть и мертвым. С треть им криком петуха она повернулась и вылетела вон. И вслед за нею, подпрыгнув и вытянувшись в воздухе горизонтально, напоминая ле тящего купидона, выплыл в окно Варенуха.
Седой как снег, без единого черного волоса старик, который не давно еще был Римским, подбежал к двери, отстегнул пуговку, от крыл дверь и кинулся бежать по темному коридору. У поворота на лестницу он нащупал, стеная от ужаса, выключатель и лестницу осве тил. На лестнице он упал, потому что ему показалось, что на него мягко налетел Варенуха.
Внизу он видел сидящего дежурного в слабо освещенном вести бюле. Римский прокрался мимо него на цыпочках и выскользнул в переднюю дверь.
На площадке ему стало легче, он несколько пришел в себя, схва тился за голову и понял, что шляпа осталась в кабинете.
Само собою разумеется, что за нею он не вернулся.
Он летел, задыхаясь, на угол площади к кинотеатру, возле которо го маячил красноватый тусклый огонек. Через минуту он был возле него, никто не успел перехватить машину.
– К курьерскому ленинградскому, на чай дам, – прохрипел ста рик.
– В гараж еду, – с ненавистью ответил шофер и отвернулся.
– Пятьдесят рублей, опаздываю, – шепнул старик.
– В гараж еду, – упрямо повторил шофер.
Римский расстегнул портфель, вынул пять червонцев и протянул шоферу.
В ту же секунду дверца открылась сама собою, и через несколько мгновений вспыхнула лампочка, избитая машина, как вихрь, понес лась по кольцу Садовых.
На сиденье трепало седока, и в осколок зеркала, повешенного перед шофером, Римский видел седую свою голову с безумными глазами.
Выскочив из машины перед зданием вокзала, Римский крикнул первому попавшемуся человеку в белом фартуке и с бляхой:
– Международный, Ленинград, тридцать дам.
Человек с бляхой рвал из рук у Римского червонцы. Оба бешено оглядывались на часы. Оставалось пять минут.
Через пять минут поезд ушел из-под стеклянного купола и пропал в темноте.
Сгинул поезд, а с ним вместе сгинул и Римский.
Глава 15 СОН НИКАНОРА ИВАНОВИЧА
Нетрудно догадаться, что толстяк с багровой физиономией, которо го поместили, по словам мастера, в комнате № 119 в психиатричес кой лечебнице, был не кто иной, как Никанор Иванович Босой. Попал он, однако, к профессору Стравинскому не сразу, а предвари тельно побывав в другом месте.
От другого этого места у Никанора Ивановича осталось в воспо минании мало чего. Помнился только какой-то стол, шкаф и диван и гладкие белые стены.
В этой именно комнате с Никанором Ивановичем, у которого пе ред глазами все как-то мутилось от приливов крови и душевного вол нения, лицо, сидевшее за столом, вступило в разговор, но разговор вышел какой-то странный, путаный, а вернее, совсем не вышел.
Первый же вопрос, который был задан Никанору Ивановичу, был таков:
– Вы Никанор Иванович Босой, председатель домкома № 302-бис по Садовой?
На это Никанор Иванович ответил буквально так (а при этом рас смеялся страшным смехом):
– Я Никанор, конечно, Никанор… но какой я, к шуту, председа тель!
– То есть как? – спросили Никанора Ивановича, прищурившись.
– А так, – ответил он, – ежели я председатель, то я сразу должен был установить, что он нечистая сила… А то что же это! Пенсне треснуло… весь рваный… Какой он может быть переводчик!
– Кто такой? – спросили у Никанора Ивановича.
– Коровьев! – вскричал Никанор Иванович. – В пятидесятой квартире у нас засел! Пишите: Коровьев. И немедленно надо его из ловить. Пятое парадное, там он!
– Откуда валюту взял? – спросили у Никанора Ивановича.
– Не было валюты! Не было! Бог истинный, всемогущий все видит, а мне туда и дорога, – страстно заговорил Никанор Ивано вич, – в руках никогда не держал и не подозревал, какая такая ва люта! Господь меня накажет за скверну мою. – Никанор Иванович начал волноваться, то застегивать рубаху, то креститься, то опять застегивать. – Брал, брал, но брал нашими, советскими! Пропи сывал за деньги, не спорю, бывало! Хорош и секретарь наш, Пролежнев, тоже хорош… Прямо скажем, все воры, но валюты не брал!
На просьбу не валять дурака, а рассказать, как попали доллары в вентиляцию, Никанор Иванович стал на колени и качнулся, рас крыв рот, как бы желая укусить паркет, и закричал:
– Желаете, землю буду есть, что не брал? Черт он, Коровьев!
Всякому терпению положен предел, и за столом, уже повысив го лос, намекнули Никанору Ивановичу, что ему худо будет, если он не заговорит по-человечески.
Тут комнату с диваном и столом огласил дикий рев Никанора Ива новича, вскочившего с колен:
– Вон он, вон за шкафом! Вон ухмыляется… и пенсне его!.. Дер жите его! Держите его! Окропить помещение!
Кровь отлила от лица Никанора Ивановича, он дрожал и крестил воздух, метнулся к двери, бросился обратно, запел какую-то молитву и наконец понес полную околесину.
Стало совершенно ясно, что Никанор Иванович ни к каким раз говорам не пригоден. Его вывели, поместили в отдельной комнате, где он немного поутих и не кричал уже, а только молился и всхли пывал.
Тем временем на Садовую съездили и в квартире № 50 побывали. Само собою разумеется, что никакого Коровьева там не нашли и ни какого Коровьева никто в доме не знал и не видел. Квартира покой ного Берлиоза была пуста, и в кабинете мирно висели печати на шка фах. Пуста была и половина Лиходеева, уехавшего во Владикавказ.
С тем и уехали с Садовой, причем с уехавшими отбыл растерян ный и подавленный секретарь Пролежнев.
Вечером Никанор Иванович был доставлен в лечебницу. Там он вел себя беспокойно настолько, что ему пришлось сделать чудодей ственное вспрыскивание по рецепту Стравинского, и лишь после полуночи Никанор Иванович уснул, изредка издавая тяжелое стра дальческое мычание.
Но чем дальше, тем легче становился его сон. Он перестал воро чаться и стонать, задышал легко и ровно, и пост у него в комнате сняли.
Тогда Никанора Ивановича посетило сновидение, в основе кото рого, несомненно, были его сегодняшние переживания. Началось с того, что Никанору Ивановичу привиделось, что его подводят, и очень торжественно, какие-то люди с золотыми трубами в руках к большим лакированным дверям. У этих дверей спутники сыграли туш Никанору Ивановичу, а затем гулкий бас с небес сказал весело:
– Добро пожаловать, Никанор Иванович! Сдавайте валюту!
Удивившись, Никанор Иванович увидел над собою черный гром коговоритель. Затем он очутился почему-то в театральной зале, где под золоченым потолком сияли хрустальные люстры, а на стенах кенкеты. Все было как следует: имелась сцена, задернутая бархат ным занавесом, по темно-вишневому фону усеянным, как звездочка ми, изображениями золотых увеличенных десяток, суфлерская буд ка и даже публика. Удивило Никанора Ивановича то, что вся публи ка была одного пола – мужского, и вся почему-то с бородами. Кроме того, поразительно было то, что публика сидела не на стульях, как бывает в жизни, а на полу, великолепно натертом и скользком.
Конфузясь в новом и большом обществе, Никанор Иванович, по мявшись некоторое время, последовал общему примеру и уселся на паркет, примостившись между каким-то рыжим до огненности здо ровяком-бородачом и другим, бледным и сильно заросшим гражда нином. Никто не обратил внимания на Никанора Ивановича.
Тут послышался колокольчик, свет в зале потух, занавесь разо шлась в стороны, и обнаружилась сцена с креслом, столиком, на ко тором помещался колокольчик золотой с алмазами, и задником, глу хим, черным, бархатным.
Из кулис тут показался артист в смокинге, гладко выбритый и причесанный на пробор, молодой и с очень приятными чертами лица.
В зале оживилась публика, все повернулись к сцене.
Артист подошел к будке, потер руки.
– Сидите? – спросил он мягким баритоном и улыбнулся залу.
– Сидим… сидим, – хором ответили ему из зала и тенора, и басы, и баритоны.
– Гм, – задумчиво сказал артист и добавил: – И как вам не надо ест, я не понимаю? Все люди как люди, ходят сейчас по улицам, на слаждаются весенним солнцем и теплом, а вы здесь на полу торчите! Впрочем, кому что нравится, – философски заключил артист.
Затем он переменил и тембр голоса, и интонации и весело и звуч но объявил:
– Итак, следующим номером нашей программы – Никанор Ива нович Босой, председатель домового комитета и заведующий столо вой. Попросим Никанора Ивановича!
Дружный аплодисмент был ответом артисту.
Удивленный Никанор Иванович вытаращил глаза, а конферансье нашел его взором среди сидящих и ласково поманил пальцем на сце ну. И Никанор Иванович, не помня как, оказался на сцене, конфуз ливо подтягивая штаны, почему-то спадающие. В глаза ему снизу и спереди ударил яркий свет цветных ламп в рампе, отчего он сразу потерял из виду зал с публикой.
– Ну-с, Никанор Иванович, покажите нам пример, – задушевно заговорил молодой
