промычал. Перед глазами его замелькали иностранные деньги. Тут были пачки канадских долларов, фунтов английских, гульденов гол ландских, лат латвийских, крон эстонских, йен японских…
– Вот он, один из этих штукарей! – сказал грозный голос над оне мевшим бухгалтером.
И тут же Василия Степановича арестовали.
Глава 18 НЕУДАЧЛИВЫЕ ВИЗИТЕРЫ
В то самое время, как злосчастный бухгалтер Загривов несся в таксо моторе, чтобы нарваться на самопишущий костюм и дальнейшие не приятности, то есть после полудня в пятницу, мощногрудый паровоз плавно и беззвучно вошел под стеклянную крышу Киевского вокзала, ведя за собою одиннадцать вагонов скорого поезда, и остановился.
Томные и бледные после ночной вагонной качки пассажиры по текли из вагонов, и в числе их из мягкого плацкартного вагона № 9 вышел солидный полный бритый гражданин, имеющий на голове шляпу, на левой руке перекинутое через нее летнее пальто, а в пра вой руке черный новенький фибровый чемодан, купленный в Киеве на Крещатике.
Описанный гражданин был, как нетрудно догадаться, дядя покой ного Берлиоза – Александр Максимилианович Радужный, эконо мист-плановик, проживающий в Киеве на бывшей Институтской улице.
Причиной приезда дяди в Москву была полученная им позавчера около одиннадцати часов вечера телеграмма следующего содержа ния:
«Меня Берлиоза только что зарезало трамваем на Патриарших похороны пятницу три часа дня приезжай Берлиоз».
Александр Максимилианович считался, и заслуженно, одним из самых умных людей в Киеве.
Однако и самого умного человека подобная телеграмма может по ставить в тупик.
«Меня зарезало…» – бормотал Радужный, стоя в передней своей квартиры в Киеве и глядя в телеграфный бланк… Раз человек теле графирует, что его зарезало, то его зарезало не насмерть? Не правда ли? А при чем же тогда похороны? Или он очень плох и предвидит, что умрет? Это возможно, но все-таки какая-то странная точность… так уж и знает, что хоронить его будут в пятницу в три часа… Удиви тельная телеграмма.
Однако умные люди на то и умные, чтобы разбираться в запутан ных делах. Побормотав минуты три в передней, Александр Макси милианович засунул телеграмму в карман.
Очень просто. Произошла досадная ошибка в работе телеграфа, и депешу передали исковерканную. Слово «меня», вне всяких сомне ний, попало сюда из другой телеграммы, в конце телеграммы излиш не повторили слово «Берлиоз», и отвалились, кроме этого, «те» по сле слова «приезжай». С такими поправками смысл телеграммы ста новился ясен и трагичен.
Когда утих взрыв горя супруги Александра Максимилиановича, урожденной Берлиоз, Александр Максимилианович немедленно на чал собираться в путь. Тут нужно открыть маленькую тайну Алексан дра Максимилиановича. Нет спору, он горевал, и ему было жаль пле мянника жены, погибшего в расцвете лет… Но, конечно, как человек деловой, он понимал, что особенной надобности в его присутствии на похоронах нету. Наследство? Ну, три костюма, пятьсот штук книг… Александр Максимилианович знал, что у племянника сбере жений не было…
И тем не менее Александр Максимилианович ехал в Москву очень озабоченный. Ему казалось даже, что поезд идет слишком медленно.
Дело было в одном. В квартире!
Квартира в Москве! Это серьезно.
Неизвестно почему, но Киев в последнее время томил Александра Максимилиановича, и мысль о переезде в Москву у него стала навяз чивой.
Его не радовали ни весенние разливы Днепра, когда, затопляя ос трова на низком берегу, [вода] сливалась с горизонтом. Его не радовал тот вид, что открывался от подножия памятника Владимиру. Его не веселили солнечные пятна весны, играющие на дорожках Влади мирской Горки. Ничего этого он не хотел, он хотел переехать в Москву.
Все видели, конечно, объявление, несколько раз печатавшееся в «Вечерней Москве»: «Киеве меняю чудную отд. квартиру 3 ком., близость Днепра на меньш. площ. Москве».
Это объявление принадлежало перу дяди Берлиоза.
Ничего не выходило. Было только одно предложение из Москвы, и глупое, и недобросовестное. В обмен предлагали комнату в Кунце ве, без удобств. Никого не манила близость Днепра, все желали жить в Москве.
Телеграмма потрясла Александра Максимилиановича. Это был момент, который упускать было бы грешно. Такие моменты не по вторяются.
Словом, невзирая ни на какие бешеные трудности, нужно было унас ледовать квартиру племянника. Вот с этой мыслью, полный ею, пропи танный ею, стиснув в решимости зубы, загадочно щуря левый глаз, Александр Максимилианович несся в Москву в купе мягкого вагона.
Как проворачивать это дело, ему еще не было ясно вполне и само му. Вероятнее всего, что придется действовать в зависимости от то го, как начнут поворачиваться сами обстоятельства. В сложном чер новом плане в голове у Александра Максимилиановича вертелись в хитрейших переплетах… домоуправление… председатель… закон о наследовании… метраж квартиры… московские адреса… исчисле ния каких-то сумм, коими была исписана записная книжка… Слож но, ох сложно…
Первый этап как будто выяснялся. Нужно было первым долгом остановиться в этой квартире… и прописаться хотя бы временно. Это важно…
Итак, Александр Максимилианович вышел из поезда. Тут при шлось провернуть этап, который помещался перед первым, так ска зать, предэтап. Он был прост и дешев: за гривенник Радужный при обрел газету.
Да, трагедия была налицо. Миолит на последней странице с при скорбием извещал о том, что вынос тела покойного МА.Берлиоза состоится ровно в три часа.
Радужный глянул на часы. Был час дня. Он заспешил к автобусу.
Через двадцать минут он входил в дверь, на которой было написа но: «Правление». В узкой комнате, где на стене висел старый плакат, изображающий в нескольких картинках откачивание утопающего, за деревянным столом в полном одиночестве сидел средних лет не бритый человек с встревоженными глазами.
– Могу ли я видеть председателя правления? – вежливо осведо мился экономист, снимая шляпу и ставя чемодан на порожний стул. Этот простенький вопрос почему-то до того расстроил сидящего, что он побледнел.
Кося в тревоге глазами, он пробормотал, что председатель… да… его нету.
– Он на квартире у себя? – спросил Радужный. – У меня срочней шее дело.
Из несвязного ответа человека видно стало, что председатель… он… нету его на квартире.
– А когда он будет?
Человек ничего не сказал на это и с тоской поглядел в окно.
– Ага… – сказал умный Радужный и осведомился о секретаре. Странный человек за столом даже побагровел от напряжения и ска зал невнятно, что секретаря тоже нету… когда он придет, неизвест но… что секретарь болен.
– Ага, – сказал Радужный серьезно, – но кто же есть в правле нии?
– Я, – слабым голосом отозвался человек.
– Так, – внушительно сказал Радужный, – видите ли, това рищ, я являюсь ближайшим и единственным наследником покой ного Берлиоза, моего племянника, скончавшегося, согласно те леграмме от позавчерашнего числа, и обязан в срочном порядке, согласно закону, принять наследство, заключающееся в нашей квартире № 50…
– Не в курсе я, товарищ… – тоскливо отозвался человек и моля ще поглядел на Радужного, у которого уже была в руках телеграмма.
– Но позвольте, – звучным голосом сказал Радужный, – вы член правления и обязаны…
Тут скрипнула дверь, и вошел какой-то гражданин. При виде его опять-таки побледнел сидящий за столом.
– Член правления Пятнажко? – интимно и дружески спросил у садящего вошедший.
– Я, – чуть слышно ответил сидящий.
– Тут надо будет вам зайти расписаться на минутку в милицию, – сказал пришедший ласково, – дело быстрое…
Пятнажко встал, почему-то расстегнул толстовку, потом ее застег нул, и через несколько секунд Радужный оказался один в пустом по мещении правления.
«Эх, какое осложнение…» -думал Радужный, пересекая асфальто вый двор и спеша в квартиру № 50.
Как известно, посланные следствием из Варьете сообщили, что в квартире № 50 никого нет, но, увы, здесь чистое недоразумение (и, надо думать, не без коровьевского участия). В квартире был кое-кто, и Радужный убедился в этом, и очень быстро.
Дверь открыли на звонок его с исключительной быстротой, и дя дя вошел в знакомую ему переднюю. Удивило его несколько то обсто ятельство, что неизвестно было, кто ему открыл.
В полутемной передней никого не было кроме громаднейшего черного кота, сидящего на стуле. Зрачки этого кота то вспыхивали, то погасали.
Александр Максимилианович оглянулся, покашлял, потопал но гами. Тогда дверь кабинета открылась и в переднюю вышел Коровьев. Александр Максимилианович поклонился и сказал:
– Моя фамилия Радужный… Я…
Но он не успел договорить, как Коровьев выхватил из кармана грязный платок, приложил его к носу и заплакал.
– Я получил теле…
– Как же, как же! – заныл Коровьев. – Я как только глянул на вас, догадался, что это вы! – Тут он затрясся от слез и начал вскрики вать: – Горе-то, а? Ведь это что же такое делается? А?
– Трамваем задавило? – шепотом спросил Александр Максими лианович, потрясенный рыданиями не известного ему человека в пенсне.
– Начисто! – крикнул Коровьев, и слезы ручьями побежали у не го из-под пенсне. – Начисто! Я был свидетелем. Верите ли – раз! Го лова – прочь! Потом правая нога – хрусть, пополам! Левая – хрусть, пополам! Вот до чего эти трамваи доводят!
Тут Коровьев, видимо, не будучи уже в силах сдерживать себя, утк нулся носом в стену рядом с зеркалом и стал содрогаться в
