безопасен, как ягненок, – загово рил гость, и морщинки улыбки появились на круглом лице, – ему не удобно бунтовать теперь.
– Слишком знаменит? – спросил Пилат, изображая улыбку.
– Прокуратор, как всегда, тонко понимает вопрос, – ответил гость, – он стал притчей во языцех.
– Но, во всяком случае… – озабоченно заметил прокуратор, и тонкий длинный палец с черным камнем в перстне поднялся вверх.
– О, прокуратор может быть уверен, что в Иудее Вар не сделает шагу без того, чтобы за ним не шли по пятам.
– Теперь я спокоен, – ответил прокуратор, – как, впрочем, и все гда спокоен, когда вы здесь.
– Прокуратор слишком добр.
– А теперь прошу сделать мне доклад о казни, – сказал прокура тор.
– Что именно интересует прокуратора?
– Не было ли попыток выражать возмущение ею, попыток про рваться к столбам?
– Никаких, – ответил гость.
– Очень хорошо, очень хорошо. Вы сами установили, что смерть пришла?
– Конечно. Прокуратор может быть уверен в этом.
– Скажите, напиток им давали перед повешением на столбы?
– Да. Но он, – тут гость метнул взгляд, – отказался его выпить.
– Кто именно? – спросил Пилат, дернув щекой.
– Простите, игемон! – воскликнул гость. – Я не назвал? ГаНоцри.
– Безумец! – горько и жалостливо сказал Пилат, гримасничая. Под левым глазом у него задергалась жилка. – Умирать от ожогов солнца, с пылающей головой… Зачем же отказываться от того, что предлагается по закону? В каких выражениях он отказался?
– Он сказал, – закрыв глаза, ответил гость, – что благодарит и не винит за то, что у него отняли жизнь.
– Кого? – глухо спросил Пилат.
– Этого он не сказал, игемон.
– Не пытался ли он проповедовать что-либо в присутствии сол дат?
– Нет, игемон, он не был многословен на этот раз. Единственно, что он сказал, это что в числе человеческих пороков одним из самых главных он считает трусость.
– К чему это было сказано? – услышал гость треснувший внезап но голос.
– Этого нельзя было понять. Он вообще вел себя странно, как, впрочем, и всегда.
– В чем странность?
– Он улыбался растерянной улыбкой и все пытался заглянуть в глаза то одному, то другому из окружающих.
– Больше ничего? – спросил хриплый голос.
– Больше ничего.
Прокуратор стукнул чашей, наливая гостю и себе вина. После то го как чаши были осушены, он заговорил.
– Дело заключается в следующем. Хотя мы и не можем обнару жить каких-либо его поклонников или последователей, тем не менее ручаться, что их совсем нет, никто не может.
Гость внимательно слушал, наклонив голову.
– И вот предположим, – продолжал прокуратор, – что кто-ни будь из тайных его последователей овладеет его телом и похоронит. Нет сомнений, создаст возле его могилы род трибуны, с которой, ко нечно, польются какие-либо нежелательные речи. Эта могила ста нет источником нелепых слухов. В этом краю, где каждую минуту ожидают мессию, где головы темны и суеверны, подобное явление нежелательно. Я слишком хорошо знаю этот чудесный край! Поэто му я прошу вас немедленно и без всякого шума убрать с лица земли тела всех трех и похоронить их так, чтобы о них не было ни слуху ни духу. Я думаю, что какой-нибудь грот в совершенно пустынной мест ности пригоден для этой цели. Вам это виднее, впрочем.
– Слушаю, игемон, – отозвался гость и встал, говоря: – Ввиду сложности и ответственности дела разрешите мне ехать немедлен но.
– Нет, сядьте, – сказал Пилат, – есть еще два вопроса. Второй: ва ши громадные заслуги, ваша исполнительность и точность на труд нейшей работе в Иудее заставляют меня доложить о вас в Риме. О том же я сообщу и наместнику Сирии. Я не сомневаюсь в том, что вы получите повышение или награду.
Гость встал и поклонился прокуратору, говоря:
– Я лишь исполняю долг императорской службы.
– Но я хотел просить вас, если вам предложат перевод отсюда, отказаться от него и остаться здесь. Мне не хотелось бы расстаться с вами. Пусть наградят вас каким-нибудь иным способом.
– Я счастлив служить под вашим начальством, игемон.
– Итак, третий вопрос, – продолжал прокуратор, – касается он этого, как его… Иуды из Кериафа.
Гость послал прокуратору свой взгляд и, как всегда, убрал его.
– Говорят, что он, – понизив голос, говорил прокуратор, – что он деньги получил за то, что так радушно принял у себя этого безум ного философа.
– Получит, – негромко ответил гость.
– А велика ли сумма?
– Этого никто знать не может, игемон.
– Даже вы? – изумлением своим выражая комплимент, сказал игемон.
– Даже я, – спокойно ответил гость. – Но что он получит деньги сегодня вечером, это я знаю.
– Ах, жадный старик, -улыбаясь, заметил прокуратор, – ведь он старик?
– Прокуратор никогда не ошибается, – ответил гость, – но на сей раз ошибся. Это молодой человек.
– Скажите… У него большая будущность, вне сомнений?
– О да.
– Характеристику его можете мне дать?
– Трудно знать всех в этом громадном городе.
– А все-таки?
– Очень красив.
– А еще. Страсть имеет ли какую-нибудь?
– Влюблен.
– Так, так, так. Итак, вот в чем дело: я получил сведения, что его зарежут этой ночью.
Тут гость открыл глаза и не метнул взгляд, а задержал его на лице прокуратора.
– Я не достоин лестного доклада прокуратора обо мне, – тихо сказал гость, – у меня этих сведений нет.
– Вы – достойны, – ответил прокуратор, – но это так.
– Осмелюсь спросить, от кого эти сведения?
– Разрешите мне покуда этого не говорить, – ответил прокура тор, – тем более что сведения эти случайны, темны и недостовер ны. Но я обязан предвидеть все, увы, такова моя должность, а пу ще всего я обязан верить своему предчувствию, ибо никогда еще оно меня не обманывало. Сведение же заключается в том, что ктото из тайных друзей Га- Ноцри, возмущенный поступком этого че ловека из Кериафа, сговаривается его убить, а деньги его подбро сить первосвященнику с запиской: «Иуда возвращает проклятые деньги».
Три раза метал свой взор гость на прокуратора, но тот встретил его не дрогнув.
– Вообразите, приятно ли будет первосвященнику в празднич ную ночь получить подобный подарок? – спросил прокуратор, нерв но потирая руки.
– Не только неприятно, – почему-то улыбнувшись прокуратору, сказал гость, – но это будет скандал.
– Да, да! И вот я прошу вас заняться этим делом, – сказал проку ратор, – то есть принять все меры к охране Иуды из Кериафа. Иудей ская власть и их церковники, как видите, навязали нам неприятное дело об оскорблении величества, а мы – римская администрация – обязаны еще за это заботиться об охране какого-то негодяя! – Голос прокуратора выражал скуку и в то же время возмущение, а гость не спускал с него своих закрытых глаз.
– Приказание игемона будет исполнено, – заговорил он, – но я должен успокоить игемона: замысел злодеев чрезвычайно трудновы полним. Ведь подумать только: выследить его, зарезать, да еще уз нать, сколько получил, да ухитриться вернуть деньги Каиафе. Да еще в одну ночь!
– И тем не менее, его зарежут сегодня! – упрямо повторил Пи лат. – Зарежут этого негодяя! Зарежут!
Судорога прошла по лицу прокуратора, и опять он потер руки.
– Слушаю, слушаю, – покорно сказал гость, не желая более вол новать прокуратора, и вдруг встал, выпрямился и спросил сурово:
– Так зарежут, игемон?
– Да! – ответил Пилат. – И вся надежда только на вас и вашу изу мительную исполнительность.
Гость обернулся, как будто искал глазами чего-то в кресле, но не найдя, сказал задумчиво, поправляя перед уходом тяжелый пояс с ножом под плащом:
– Я не представляю, игемон, самого главного: где злодеи возьмут денег. Убийство человека, игемон, -улыбнувшись, пояснил гость, – влечет за собою расходы.
– Ну, уж это чего бы ни стоило! – сказал прокуратор, скалясь. – Нам до этого дела нет.
– Слушаю, – ответил гость, – имею честь…
– Да! – вскричал Пилат негромко. – Ах, я совсем и забыл! Ведь я вам должен!..
Гость изумился:
– Помилуйте, прокуратор, вы мне ничего не должны.
– Ну как же нет! При въезде моем в Ершалаим толпа нищих… по мните… я хотел швырнуть им деньги… у меня не было… я взял у вас…
– Право, не помню. Это какая-нибудь безделица…
– И о безделице надлежит помнить!
Пилат обернулся, поднял плащ, лежащий на третьем кресле, вы нул из-под него небольшой кожаный мешок и протянул его гостю. Тот поклонился, принимая, пряча его под плащ.
– Слушайте, – заговорил Пилат, – я жду доклада о погребении, а также и по делу Иуды из Кериафа сегодня же ночью, слышите, се годня. Я буду здесь на балконе. Мне не хочется идти внутрь, ненави жу это пышное сооружение Ирода! Я дал приказ конвою будить ме ня, лишь только вы появитесь. Я жду вас!
– Прокуратору здравствовать и радоваться! – молвил гость и, по вернувшись, вышел из- под колоннады, захрустел по мокрому песку. Фигура его вырисовывалась четко на фоне линяющего к вечеру не ба. Потом пропала за колонной.
Лишь только гость покинул прокуратора, тот резко изменился. Он как будто на глазах постарел и сгорбился, стал тревожен. Один раз он оглянулся и почему-то вздрогнул, бросив взгляд на пустое кресло, на спинке которого лежал отброшенный его рукою плащ. В надвигающихся сумерках, вероятно, прокуратору померещилось, что кто-то третий сидел и сидит в кресле.
В малодушии пошевелив плащ, прокуратор забегал по балкону, то потирая руки, то подбегая к столу, хватаясь за чашу, то останавли ваясь и глядя страдальчески в мозаику, как будто стараясь прочитать в ней какие-то письмена. На него обрушилась тоска, второй раз за се годняшний день. Потирая висок, в котором от адской
