размахнулся и по рукоять всадил кривой нож ему в сердце. Тело Иуды тогда рухнуло наземь.
Передний осторожно, чтобы не замочить в крови сандалий, при близился к убитому, погрузил кошель в кровь. Тот, что был сзади, то ропливо вытащил кусок кожи и веревку.
Третья фигура тогда появилась на дороге. Она была в плаще с ка пюшоном.
– Все здесь? – спросил третий.
– Все, – ответил первый убийца.
– Не медлите, – приказал третий.
Первый и второй торопливо упаковали кошель в кожу, перекрес тили веревкой. Второй сверток засунул за пазуху, и затем оба устре мились из Гефсимании вон. Третий же присел на корточки и глянул в лицо убитому. В тени оно представилось ему белым, как мел, и не земной красоты.
Через несколько секунд на дороге никого не осталось. Бездыхан ное тело лежало с раскинутыми руками. Одна нога попала в лунное пятно, так что отчетливо был виден каждый ремешок сандалии.
Человек в капюшоне, покинув зарезанного, устремился в чащу и гущу маслин к гроту и тихо свистнул. От скалы отделилась женщи на в черном, и тогда оба побежали из Гефсимании, по тропинкам в сторону, к югу.
Бежавшие удалились из сада, перелезли через ограду там, где вы валились верхние камни кладки, и оказались на берегу Кедрона. Молча они пробежали некоторое время вдоль потока и добрались до двух лошадей и человека на одной из них. Лошади стояли в пото ке. Мужчина, став на камень, посадил на лошадь женщину и сам по местился сзади нее. Лошади тогда вышли на ершалаимский берег. Коновод отделился и поскакал вперед вдоль городской стены.
Вторая лошадь со всадником и всадницей была пущена медленнее и так шла, пока коновод не скрылся. Тогда всадник остановился, спрыгнул, вывернул свой плащ, снял с пояса свой плоский шлем без гребня перьев, надел его. Теперь на лошадь вскочил человек в хлами де, с коротким мечом.
Он тронул поводья, и горячая лошадь пошла рысью, потряхивая всадницу, прижимавшуюся к спутнику.
После молчания женщина тихо сказала:
– А он не встанет? А вдруг они плохо сделали?
– Он встанет, – ответил круглолицый шлемоносный гость проку ратора, – когда прозвучит над ним труба мессии, но не раньше. – И прибавил: – Перестань дрожать. Хочешь, я тебе дам остальные деньги?
– Нет, нет, – отозвалась женщина, – мне сейчас их некуда деть. Вы передадите их мне завтра.
– Доверяешь? – спросил приятным голосом ее спутник.
Путь был недалек. Лошадь подходила к южным воротам. Тут воен ный ссадил женщину, пустил лошадь шагом. Так они появились в во ротах. Женщина стыдливо закрывала лицо покрывалом, идя рядом с лошадью.
Под аркой ворот танцевало и прыгало пламя факела. Патрульные солдаты из 2-й кентурии второй когорты Громоносного легиона си дели, беседуя, на каменной скамье.
Увидев военного, вскочили, военный махнул им рукою, женщина, опустив голову, старалась проскользнуть как можно скорее. Когда военный со своей спутницей углубились в улицу, солдаты перемигну лись, захохотали, тыча пальцами вслед парочке.
Весь город, по которому двигалась парочка, был полон огней.
Всюду горели в окнах светильники, и в теплом воздухе отовсюду, сливаясь в нестройный хор, звучали славословия.
Над городом висела неподвижная полная луна, горевшая ярче светильников.
Где разделилась пара, неизвестно, но уже через четверть часа женщина стучалась в греческой улице в дверь домика неунывающей вдовы ювелира Энанты. Из открытого окна виден был свет, слышал ся мужской и женский смех.
– Где же ты была? – спрашивала Энанта, обнимая подругу. – Мы уже потеряли терпение.
Низа под строгим секретом шепотом сообщила, что ездила ка таться со своим знакомым. Подруги обнимались, хихикали. Энанта сообщила, что в гостях у нее командир манипула, очаровательный красавец.
Гость же прибыл в Антониеву башню и, сдав лошадь, отправился в канцелярию своей службы, предчувствуя, что пасхальная ночь мо жет принести какие-либо случайности.
Он не ошибся. Не позже чем через час по его приезде явились представители храмовой охраны и сделали заявление о том, что ка кие-то негодяи осквернили дом первосвященника, подбросив во двор его окровавленный пакет с серебряными деньгами.
Гостю пришлось поехать с ними и на месте произвести расследо вание. Точно, пакет был подброшен. Храмовая полиция волнова лась, требовала розыска, высказывала предположение, что кого-то убили, а убив уже, нанесли оскорбление духовной власти.
С последним предположением гость согласился, обещая беспо щадный поиск начать немедленно с рассветом. Тут же пытался до биться сведений о том, не были ли выплачены какие- либо деньги представителями духовной власти кому-либо, что облегчило бы на хождение следа. Но получил ответ, что никакие деньги никому не выплачивались. Взяв с собою пакет с вещественным доказательст вом, пакет, запечатанный двумя печатями – полиции храма и его собственной, гость прокуратора уехал в Антониеву башню, чтобы там дожидаться возвращения отряда, которому было поручено по гребение тел трех казненных. Он знал, что ему предстоит бессонная и полная хлопот ночь в городе, где, как светляки, горели мириады светильников, где совершалось волнующее торжество праздничной трапезы.
Дворец Ирода не принимал участия в этом торжестве. Во второ степенных его покоях, обращенных на юг, где разместились офице ры римской когорты, пришедшей с прокуратором в Ершалаим, све тились огни, было какое-то движение и жизнь, передняя же часть, парадная, где был единственный и невольный жилец – прокура тор, – вся она, со своими колоннадами, как ослепла под ярчайшей луной.
В ней была тишина, мрак внутри и насторожившееся отчаяние.
Прокуратор бодрствовал до полуночи, все ждал прихода Афрания, но того не было. Постель прокуратору приготовили на том же балконе, где он вел допрос, где обедал, и он лег, но сон не шел. Луна висела, оголенная, слева и высоко в чистом небе, и прокуратор не сводил с нее глаз в течение нескольких часов.
Около полуночи сон сжалился над ним; он снял пояс с тяжелым широким ножом, положил его в кресло у ложа, снял сандалии и вы тянулся на ложе. Банга тотчас поднялся к нему на ложе и лег рядом, голова к голове, и смежил наконец прокуратор глаза. Тогда заснул и пес.
Ложе было в полутьме, но от ступеней крыльца к нему тянулась лунная дорога. И лишь только прокуратор потерял связь с тем, что было вокруг него в действительности, он тронулся по этой дороге и пошел прямо вверх и к луне. Он даже рассмеялся во сне от счас тья, до того все сложилось прекрасно и неповторимо на светящей ся голубой дороге. Он шел в сопровождении Банги, а рядом с ним шел бродячий философ. Они спорили о чем-то сложном и важ ном, причем ни один из них не мог победить другого. Они ни в чем не сходились, и от этого их спор был особенно интересен и нескончаем. Конечно, сегодняшняя казнь оказалась чистым не доразумением – ведь вот же философ, выдумавший невероятно смешные вещи, вроде того, что все люди добрые, шел рядом, зна чит, был жив. И конечно, совершенно ужасно было бы даже поду мать, что такого человека можно казнить. Казни не было! Не бы ло! Вот в чем прелесть этого путешествия по лестнице луны ввысь!
Времени свободного сколько угодно, а гроза будет только к вече ру, и трусость один из самых страшных пороков. Нет, философ, я те бе возражаю: это самый страшный порок!
Ведь не трусил же ты в Долине Дев, когда германцы едва не за грызли Крысобоя-великана! Но помилуйте меня, философ! Неуже ли вы допускаете мысль, что из-за вас погубит свою карьеру прокура тор Иудеи?
«Да, да», – стонал и всхлипывал во сне Пилат. Конечно, погубит, на все пойдет, чтобы спасти от казни ни в чем, решительно ни в чем не виноватого безумного мечтателя и врача!
«Мы теперь вместе всегда, – говорил ему во сне бродячий обо рванный философ, неизвестно откуда взявшийся. – Раз я, то, зна чит, и ты! Помянут меня, помянут и тебя! Тебя, сына короля-звездо чета и дочери мельника, красавицы Пилы!»
«Помяни, помяни меня, сына короля-звездочета», – просил во сне Пилат. И, заручившись кивком идущего рядом бедняка из Эн-Назиры, от радости плакал и смеялся.
Тем ужаснее, да, тем ужаснее было пробуждение прокуратора. Он услышал рычание Банги, и лунная дорога под ним провалилась. Он открыл глаза и сразу же вспомнил, что казнь была! Он больными гла зами искал луну. Он нашел ее: она немного отошла в сторону и по бледнела. Но резкий неприятный свет играл на балконе, жег глаза прокуратора. В руках у Крысобоя-кентуриона пылал и коптил факел, кентурион со страхом косился на опасную собаку, не лежащую те перь, а приготовившуюся к прыжку.
– Не трогать, Банга, – сказал прокуратор и охрипшего голоса своего не узнал.
Он заслонился от пламени и сказал:
– И ночью, и при луне мне нет покоя. Плохая у вас должность, Марк. Солдат вы калечите…
Марк взглянул на прокуратора удивленно, и тот опомнился. Что бы загладить напрасные слова, произнесенные со сна, он добавил:
– Не обижайтесь, Марк, у меня еще хуже… Что вам надо?
– К вам начальник тайной службы, – сказал Марк.
– Зовите, зовите, – хрипло сказал прокуратор, садясь.
На колоннах заиграло пламя, застучали калиги кентуриона по мо заике. Он вышел в сад.
– И при луне мне нет покоя, – скрипнув зубами, сказал сам себе прокуратор.
Тут на балконе появился Афраний.
– Банга, не трогать, – тихо молвил прокуратор и прочистил го лос.
Афраний, прежде чем начать говорить, оглянулся по своему обыкновению и, убедившись, что кроме Банги, которого прокура тор держал за ошейник, лишних нет, тихо сказал:
– Прошу отдать меня под суд,
