продолговатой комнате.
– Что с вами? – спросил приятным голосом профессор Кузьмин и несколько тревожно поглядел на забинтованную голову.
– Сейчас из достоверных рук узнал, – ответил буфетчик, одичало поглядывая на какую-то фотографическую группу за стеклом, – что в феврале будущего года умру от рака печени. Умоляю остановить.
Профессор Кузьмин как сидел, так и откинулся на высокую кожа ную готическую спинку кресла.
– Простите, не понимаю вас… вы что, были у врача? Почему у вас голова забинтована?
– Какого там врача?.. Видали бы вы этого врача!.. – ответил бу фетчик и вдруг застучал зубами. – А на голову не обращайте внима ния, не имеет отношения. На голову плюньте, она здесь ни при чем. Рак печени, прошу остановить.
– Да позвольте, кто вам сказал?
– Верьте ему! – пламенно попросил буфетчик. – Уж он знает!
– Ничего не понимаю, – пожимая плечами и отъезжая с креслом от стола, говорил профессор. – Как же он может знать, когда вы по мрете? Тем более что он не врач!
– В четвертой палате, – ответил буфетчик.
Тут профессор посмотрел на своего пациента, на его голову, на сырые брюки и подумал: «Вот еще не хватало! Сумасшедший!» Спросил:
– Вы пьете водку?
– Никогда не прикасался, – ответил буфетчик.
Через минуту он был раздет, лежал на холодной клеенчатой ку шетке, и профессор мял его живот. Тут, надо сказать, буфетчик зна чительно повеселел. Профессор категорически утверждал, что сей час, по крайней мере в данный момент, никаких признаков рака у бу фетчика нет. Но что раз так… раз он боится и какой-то шарлатан его напугал, то нужно сделать все анализы…
Профессор строчил на листках бумаги, объясняя, куда пойти, что отнести. Кроме того, дал записку к профессору-невропатологу Буре, объясняя буфетчику, что нервы у него в полном беспорядке.
– Сколько вам платить, профессор? – нежным и дрожащим голо сом спросил буфетчик, вытаскивая толстый бумажник.
– Сколько хотите, – отрывисто и сухо ответил профессор.
Буфетчик вынул тридцать рублей и выложил их на стол, а затем неожиданно мягко, как будто кошачьей лапкой оперируя, положил сверх червонцев звякнувший столбик в газетной бумажке.
– А это что такое? – спросил Кузьмин и подкрутил ус.
– Не брезгуйте, гражданин профессор, – прошептал буфет чик, – умоляю – остановите рак.
– Уберите сейчас же ваше золото, – сказал профессор, гордясь собой, – вы бы лучше за нервами смотрели. Завтра же дайте мочу на анализ, не пейте много чаю и ешьте без соли совершенно.
– Даже суп не солить? – спросил буфетчик.
– Ничего не солить, – приказал Кузьмин.
– Эхх!.. – тоскливо воскликнул буфетчик, умиленно глядя на про фессора, забирая десятки и задом пятясь к двери.
Больных в тот вечер у профессора было немного, и с приближе нием сумерек ушел последний. Снимая халат, профессор глянул на то место, где буфетчик оставил червонцы, и увидел, что никаких червонцев там нет, а лежат три этикетки с бутылок Абрау-Дюрсо.
– Черт знает что такое! – пробормотал Кузьмин, волоча полу ха лата по полу и ощупывая бумажки. – Он, оказывается, не только ши зофреник, но и жулик! Но я не могу понять, что ему понадобилось от меня? Неужели записка на анализ мочи? О! Он украл пальто! – И профессор кинулся в переднюю, опять-таки в халате на один ру кав. – Ксения Никитишна! – пронзительно закричал он в дверях пе редней. – Посмотрите, пальто целы?
Выяснилось, что все пальто целы. Но зато, когда профессор вер нулся к столу, содрав наконец с себя халат, он как бы врос возле сто ла в паркет, приковавшись взглядом к своему столу. На том месте, где лежали этикетки, сидел черный котенок-сирота с несчастливой мор дочкой и мяукал над блюдечком с молоком.
– Эт-то что же такое, позвольте?! Это уже… – Кузьмин почувство вал, как у него похолодел затылок.
На тихий и жалобный крик профессора прибежала Ксения Ники тишна и совершенно его успокоила, сразу сказав, что это, конечно, кто-нибудь из пациентов подбросил котенка, что это нередко бывает у профессоров.
– Живут, наверно, бедно, – объясняла Ксения Никитишна, – ну, а у нас, конечно…
Стали думать и гадать, кто бы мог подбросить. Подозрение пало на старушку с язвой желудка.
– Она, конечно, – говорила Ксения Никитишна, – она думает так: мне все равно помирать, а котеночка жалко.
– Но позвольте! – закричал Кузьмин. – А что же молоко?! Она то же принесла? Блюдечко-то, а?
– Она в пузыречке принесла, здесь вылила в блюдечко, – поясни ла Ксения Никитишна.
– Во всяком случае, уберите и котенка и блюдечко, – сказал Кузь мин и сам сопровождал Ксению Никитишну до двери. Когда он вер нулся, обстановка изменилась.
Вешая халат на гвоздик, профессор услыхал во дворе хохот, вы глянул, натурально оторопел. Через двор пробегала в противопо ложный флигелек дама в одной рубашке. Профессор даже знал, как ее зовут, – Марья Александровна. Хохотал мальчишка.
– Что такое? – презрительно сказал Кузьмин.
Тут за стенкой, в комнате дочери профессора, заиграл патефон фокстрот «Аллилуйя», и в то же мгновенье послышалось воробьи ное чириканье за спиной у профессора. Он обернулся и увидел на столе у себя крупного прыгающего воробья.
«Гм… спокойно… – подумал профессор, – он влетел, когда я отхо дил от окна. Всё в порядке!» – приказал себе профессор, чувствуя, что всё в полном беспорядке, и, конечно, главным образом из-за этого воробья. Присмотревшись к нему, профессор сразу убедился, что этот воробей – не совсем простой воробей. Паскудный воробу шек припадал на левую лапку, явно кривлялся, волоча ее, работал синкопами, одним словом – приплясывал фокстрот под звуки патефона, как пьяный у стойки. Хамил, как умел, поглядывая на профес сора нагло.
Рука Кузьмина легла на телефон, и он собрался позвонить своему однокурснику Буре, чтобы спросить, что означают такого рода воро бушки в шестьдесят лет, да еще когда вдруг кружится голова?
Воробушек же тем временем сел на подаренную чернильницу, на гадил в нее (я не шучу!), затем взлетел вверх, повис в воздухе, потом с размаху будто стальным клювом клюнул в стекло фотографии, изо бражающей полный университетский выпуск 94-го года, разбил стекло вдребезги и затем уже улетел в окно.
Профессор переменил номер на телефоне и вместо того, что бы позвонить Буре, позвонил в бюро пиявок, сказал, что говорит профессор Кузьмин и что он просит сейчас же прислать ему пия вок на дом.
Положив трубку на рычажок, опять-таки профессор повернулся к столу и тут же испустил вопль. За столом этим сидела в косынке се стры милосердия женщина с сумочкой, с надписью на ней «Пияв ки». Вопил профессор, вглядевшись в ее рот. Он был мужской, кри вой, до ушей, с одним клыком. Глаза у сестры были мертвые.
– Денежки я приберу, – мужским басом сказала сестра, – нечего им тут валяться. – Сгребла птичьей лапой этикетки и стала таять в воздухе.
Прошло часа два. Профессор Кузьмин сидел в спальне на крова ти, причем пиявки висели у него на висках, за ушами и на шее. В но гах у Кузьмина, на шелковом стеганом одеяле, сидел седоусый про фессор Буре, соболезнующе глядел на Кузьмина и утешал его, что все это вздор. В окне уже была ночь.
Что дальше происходило диковинного в Москве в эту ночь, мы не знаем и доискиваться, конечно, не станем, – тем более что настает пора переходить нам ко второй части этого правдивого повествова ния. За мной, читатель!
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
Глава 19 МАРГАРИТА
За мной, читатель! Кто сказал тебе, что нет на свете настоящей, вер ной, вечной любви? Да отрежут лгуну его гнусный язык!
За мной, мой читатель, и только за мной, и я покажу тебе такую любовь!
Нет! Мастер ошибался, когда с горечью говорил Иванушке в боль нице в тот час, когда ночь переваливалась через полночь, что она позабыла его. Этого быть не могло. Она его, конечно, не забыла.
Прежде всего откроем тайну, которой мастер не пожелал от крыть Иванушке. Возлюбленную его звали Маргаритой Николаев ной. Все, что мастер говорил о ней бедному поэту, было сущей прав дой. Он описал свою возлюбленную верно. Она была красива и умна. К этому надо добавить еще одно: с уверенностью можно сказать, что многие женщины все что угодно отдали бы за то, чтобы променять свою жизнь на жизнь Маргариты Николаевны. Бездетная тридцати летняя Маргарита была женою очень крупного специалиста, к тому же сделавшего важнейшее открытие государственного значения. Муж ее был молод, красив, добр, честен и обожал свою жену. Мар гарита Николаевна со своим мужем вдвоем занимали весь верх пре красного особняка в саду в одном из переулков близ Арбата. Очаро вательное место! Всякий может в этом убедиться, если пожелает направиться в этот сад. Пусть обратится ко мне, я скажу ему адрес, укажу дорогу – особняк цел еще до сих пор.
Маргарита Николаевна не нуждалась в деньгах. Маргарита Нико лаевна могла купить все, что ей понравится. Среди знакомых ее му жа попадались интересные люди. Маргарита Николаевна никогда не прикасалась к примусу. Маргарита Николаевна не знала ужасов житья в совместной квартире. Словом… она была счастлива? Ни од ной минуты! С тех пор, как девятнадцатилетней она вышла замуж и попала в особняк, она не знала счастья. Боги, боги мои! Что же нужно было этой женщине?! Что нужно было этой женщине, в гла зах которой всегда горел какой-то непонятный огонечек? Что нуж но было этой чуть косящей на один глаз ведьме, украсившей себя тогда весною мимозами? Не знаю. Мне неизвестно. Очевидно, она говорила правду, ей нужен был он, мастер, а вовсе не готический особняк, и не отдельный сад, и не деньги. Она любила его, она гово рила правду.
Даже у меня, правдивого повествователя,
