но постороннего чело века, сжимается сердце при мысли о том, что испытала Маргарита, когда пришла на другой день в домик мастера, по счастью, не успев переговорить с мужем, который не вернулся в назначенный срок, и узнала, что мастера уже нет. Она сделала все, чтобы разузнать чтонибудь о нем, и, конечно, не разузнала ровно ничего. Тогда она вер нулась в особняк и зажила на прежнем месте.
Но лишь только исчез грязный снег с тротуаров и мостовых, лишь только потянуло в форточки гниловатым беспокойным вет ром весны, Маргарита Николаевна затосковала пуще, чем зимой. Она плакала часто втайне долгим и горьким плачем. Она не знала, кого она любит: живого или мертвого? И чем дальше шли отчаянные дни, тем чаще, и в особенности в сумерки, ей приходила мысль о том, что она связана с мертвым.
Нужно было или забыть его, или самой умереть. Ведь нельзя же влачить такую жизнь. Нельзя! Забыть его, чего бы ни стоило – за быть! Но он не забывается, вот горе в чем.
– Да, да, да, такая же самая ошибка! – говорила Маргарита, сидя у печки и глядя в огонь, зажженный в память того огня, что горел тогда, когда он писал Понтия Пилата. – Зачем я тогда ночью ушла от него? Зачем? Ведь это же безумие! Я вернулась на другой день, чест но, как обещала, но было уже поздно. Да, я вернулась, как несчаст ный Левий Матвей, слишком поздно!
Все эти слова были, конечно, нелепы, потому что, в самом деле, что изменилось бы, если бы она в ту ночь осталась у мастера? Разве она спасла бы его? Смешно! – воскликнули бы мы, но мы этого не сделаем перед доведенной до отчаяния женщиной.
В тот самый день, когда происходила всякая нелепая кутерьма, вызванная появлением черного мага в Москве, в пятницу, когда был изгнан обратно в Киев дядя Берлиоза, когда арестовали бухгалтера и произошло еще множество других глупейших и непонятных ве щей, Маргарита проснулась около полудня в своей спальне, выходя щей фонарем в башню особняка.
Проснувшись, Маргарита не заплакала, как это бывало часто, по тому что проснулась с предчувствием, что сегодня наконец что-то произойдет. Ощутив это предчувствие, она стала его подогревать и растить в своей душе, опасаясь, чтобы оно ее не покинуло.
– Я верую! – шептала Маргарита торжественно. – Я верую! Чтото произойдет! Не может не произойти, потому что за что же, в са мом деле, мне послана пожизненная мука? Сознаюсь в том, что я лга ла и обманывала и жила тайною жизнью, скрытой от людей, но все же нельзя за это наказывать так жестоко. Что-то случится непремен но, потому что не бывает так, чтобы что-нибудь тянулось вечно. А кроме того, мой сон был вещий, за это я ручаюсь.
Так шептала Маргарита Николаевна, глядя на пунцовые шторы, наливающиеся солнцем, беспокойно одеваясь, расчесывая перед тройным зеркалом короткие завитые волосы.
Сон, который приснился в эту ночь Маргарите, был действитель но необычен. Дело в том, что во время своих зимних мучений она никогда не видела во сне мастера. Ночью он оставлял ее, и мучилась она только в дневные часы. А тут приснился.
Приснилась неизвестная Маргарите местность – безнадежная, унылая, под пасмурным небом ранней весны. Приснилось это клоч коватое бегущее серенькое небо, а под ним беззвучная стая грачей. Какой-то корявый мостик, под ним мутная весенняя речонка. Безра достные, нищенские полуголые деревья. Одинокая осина, а далее, меж деревьев, за каким-то огородом, бревенчатое зданьице, не то оно – отдельная кухня, не то баня, не то черт его знает что. Неживое все кругом какое-то и до того унылое, что так и тянет повеситься на этой осине у мостика. Ни дуновения ветерка, ни шевеления облака и ни живой души. Вот адское место для живого человека!
И вот, вообразите, распахивается дверь этого бревенчатого зда ния, и появляется он. Довольно далеко, но отчетливо виден. Обо рван он, не разберешь, во что он одет. Волосы всклокочены, небрит. Глаза больные, встревоженные. Манит ее рукой, зовет. Захлебыва ясь в неживом воздухе, Маргарита по кочкам побежала к нему и в это время проснулась.
«Сон этот может означать только одно из двух, – рассуждала сама с собой Маргарита Николаевна, – если он мертв и поманил меня, то это значит, что он приходил за мною, и я скоро умру. Это очень хорошо, потому что мучениям тогда настает конец. Или он жив, тогда сон может означать только одно, что он напоминает мне о се бе! Он хочет сказать, что мы еще увидимся. Да, мы увидимся очень скоро!»
Находясь все в том же возбужденном состоянии, Маргарита оде лась и стала внушать себе, что, в сущности, все складывается очень удачно, а такие удачные моменты надо уметь ловить и пользоваться ими. Муж уехал в командировку на целых три дня. В течение трех су ток она предоставлена самой себе, никто не помешает ей думать о чем угодно, мечтать о том, что ей нравится. Все пять комнат в верх нем этаже особняка, вся эта квартира, которой в Москве позавидова ли бы десятки тысяч людей, в ее полном распоряжении.
Однако, получив свободу на целых три дня, из всей этой роскош ной квартиры Маргарита выбрала далеко не самое лучшее место. Напившись чаю, она ушла в темную, без окон, комнату, где храни лись чемоданы и разное старье в двух больших шкафах. Присев на корточки, она открыла нижний ящик первого из них и из-под груды шелковых обрезков достала то единственно ценное, что имела в жизни. В руках у Маргариты оказался старый альбом коричневой кожи, в котором была фотографическая карточка мастера, книжка сберегательной кассы со вкладом в десять тысяч на его имя, распла станные между листками папиросной бумаги лепестки засохшей ро зы и часть тетради в целый лист, исписанной на машинке и с обго ревшим нижним краем.
Вернувшись с этим богатством к себе в спальню, Маргарита Ни колаевна установила на трехстворчатом зеркале фотографию и про сидела около часу, держа на коленях испорченную огнем тетрадь, пе релистывая ее и перечитывая то, в чем после сожжения не было ни начала, ни конца: «…Тьма, пришедшая со Средиземного моря, на крыла ненавидимый прокуратором город. Исчезли висячие мосты, соединяющие храм со страшной Антониевой башней, опустилась с неба бездна и залила крылатых богов над гипподромом, Хасмонейский дворец с бойницами, базары, караван-сараи, переулки, пруды… Пропал Ершалаим – великий город, как будто не существовал на све те…»
Маргарите хотелось читать дальше, но дальше ничего не было, кроме неровной угольной бахромы.
Утирая слезы, Маргарита Николаевна оставила тетрадь, локти положила на подзеркальный столик и, отражаясь в зеркале, долго сидела, не спуская глаз с фотографии. Потом слезы высохли. Марга рита аккуратно сложила свое имущество, и через несколько минут оно было опять погребено под шелковыми тряпками, и со звоном в темной комнате закрылся замок.
Маргарита Николаевна надевала в передней пальто, чтобы идти гулять. Красавица Наташа, ее домработница, осведомилась о том, что сделать на второе, и, получив ответ, что это безразлично, чтобы развлечь самое себя, вступила со своей хозяйкой в разговор и стала рассказывать бог знает что, вроде того, что вчера в театре фокусник такие фокусы показывал, что все ахнули, всем раздавал по два флако на заграничных духов и чулки бесплатно, а потом, как сеанс кончил ся, публика вышла на улицу, и – хвать – все оказались голые! Марга рита Николаевна повалилась на стул под зеркалом в передней и за хохотала.
– Наташа! Ну как вам не стыдно, – говорила Маргарита Никола евна, – вы грамотная, умная девушка; в очередях врут черт знает что, а вы повторяете!
Наташа залилась румянцем и с большим жаром возразила, что ни чего не врут и что она сегодня сама лично в гастрономе на Арбате ви дела одну гражданку, которая пришла в гастроном в туфлях, а как ста ла у кассы платить, туфли у нее с ног исчезли и она осталась в одних чулках. Глаза вылупленные, на пятке дыра! А туфли эти волшебные, с того самого сеанса.
– Так и пошла?
– Так и пошла! – вскрикивала Наташа, все больше краснея отто го, что ей не верят. – Да вчера, Маргарита Николаевна, милиция че ловек сто ночью забрала. Гражданки с этого сеанса в одних пантало нах бежали по Тверской.
– Ну, конечно, это Дарья рассказывала, – говорила Маргарита Николаевна, – я давно уже за ней замечала, что она страшная врунья.
Смешной разговор закончился приятным сюрпризом для Ната ши. Маргарита Николаевна пошла в спальню и вышла оттуда, держа в руках пару чулок и флакон одеколону. Сказав Наташе, что она тоже хочет показать фокус, Маргарита Николаевна подарила ей и чулки и склянку и сказала, что просит ее только об одном – не бегать в од них чулках по Тверской и не слушать Дарью. Расцеловавшись, хозяй ка и домработница расстались.
Откинувшись на удобную, мягкую спинку кресла в троллейбусе, Маргарита Николаевна ехала по Арбату и то думала о своем, то при слушивалась к тому, о чем шепчутся двое граждан, сидящие впереди нее.
А те, изредка оборачиваясь с опаской, не слышит ли кто, пере шептывались о какой-то ерунде. Здоровенный, мясистый, с бойкими свиными глазками, сидящий у окна, тихо говорил маленькому свое му соседу о том, что пришлось закрыть гроб черным покрывалом…
– Да не может быть! – поражаясь, шептал маленький. – Это чтото неслыханное… А что же Желдыбин предпринял?
Среди ровного гудения троллейбуса слышались слова от окошка:
– Уголовный розыск… скандал… ну, прямо мистика.
Из этих отрывочных кусочков Маргарита Николаевна кое-как со ставила что-то связное. Граждане шептались о том, что у какого-то покойника, а какого – они не называли, сегодня утром из гроба укра ли голову! Вот из-за этого Желдыбин этот самый так и волнуется те перь. А двое, что шепчутся в троллейбусе, тоже имеют какое-то отно шение к обокраденному покойнику.
– Поспеем ли за цветами заехать? – беспокоился маленький. – Кремация, ты говоришь,
