душило администратора, и, как это ни странно, таинственные происшествия вызвали в нем предвкушение чего-то приятного, что всегда бывает, когда человек попадает в центр внимания, принеся сенсационное сообщение.
В голове Варенухи зазвучали не только целые отрывки из будуще го его разговора, но даже и какие-то комплименты по его адресу:
«Садитесь, товарищ Варенуха… что такое?.. Гм… Владикавказ? Гм… Очень хорошо, что вы дали знать вовремя, товарищ Варенуха!.. Так вы полагаете? Голос гнусавый, вы говорите? Так… Варенуха от крыл… Варенуха – свой парень… Варенуху мы знаем!»
И слово «Варенуха» так и прыгало в голове у Варенухи.
Ветер дунул в лицо администратору, и в верхушках лип прошуме ло. Потемнело. Сильно посвежело. Варенуха поднял голову и уви дел, что над Москвой уже близко, почти задевая краем летний сад, [несется] грозовая туча.
Как ни торопился администратор, как ни хотел до грозы проско чить, ему пришлось на секунду заглянуть в уборную в летнем сад)7, что бы проверить – исполнили ли монтеры приказание провести в нее электричество. Мимо только что отремонтированного тира Варену ха пробежал к дощатому зданьицу, окрашенному в голубой цвет, и во рвался в мужское отделение. Провод уже был на месте, оставалось только ввинтить лампу в патрон. Но огорчило тут же старательного администратора то, что третьего дня окрашенные стены уже оказа лись исписанными неприличными словами, из которых одно было особенно старательно выведено углем прямо над сиденьем.
– Что за мерз… – начал было Варенуха и вдруг услышал за собою голос:
– Варенуха?
Администратор вздрогнул, оглянулся и увидел перед собой како го-то небольшого толстяка в кепке и, как показалось Варенухе, с ко шачьей как бы физиономией.
– Ну, я, – ответил Варенуха неприязненно, решив, что этот тол стяк в уборную даже за ним полез, чтобы, конечно, выклянчить про пуск на вечер.
– Ах, вы? Очень, очень приятно, – пискливым голосом сказал котообразный толстяк и вдруг, развернувшись, ударил Варенуху по уху так, что кепка с администратора слетела и исчезла в отверстии сиде нья, а сам администратор с размаху сел на него.
Удару толстяка отозвался громовой удар в небе, в уборной блесну ло, отчего особенно ярко выделилось черное слово на стене, и в ту же секунду в крышу ударил густой ливень. Еще раз сверкнуло, и в зло вещем свете перед администратором возник второй – маленького роста, но с атлетическими плечами, рыжий, как огонь, один глаз с бельмом, рот с клыком.
Этот второй, будучи, очевидно, левшой, развернулся с левой и съездил администратора по другому уху. И опять трахнуло в небе и хлынуло сильнее. Крик «Караул!» не вышел у Варенухи, потому что захватило дух.
– Что вы, товари… – прошептал ополоумевший администратор, но тут же сообразил, что слово это никак не подходит к бандитам, избивающим человека в общественной уборной, прохрипел «Граж дане!!», сообразил, что и названия граждан эти двое не заслуживают, и получил третий страшный удар от того с бельмом, но уж не по уху, а по середине лица, так что кровь хлынула на толстовку.
Темный ужас поразил несчастного администратора, ему почуди лось, что его хотят бить до смерти. Но ударов больше не последовало.
– Что у тебя в портфеле, паразит? – пронзительным голосом, пе рекрикивая шум грозы, осведомился похожий на кота. – Телеграммы?
– Те… телеграммы, – ответил полумертвый администратор.
– А тебя предупреждали по телефону, чтобы ты не смел их нику да носить? Предупредили, я тебя спрашиваю?
– Предупре… ждали… дили, – задыхаясь, ответил администратор.
– А ты все-таки пошел? Дай сюда портфель, гад! – гнусаво крик нул второй и одним взмахом выдрал у Варенухи портфель из рук.
– Ах ты, ябедник поганый! – возмущенно заорал похожий на ко та. – Ну ладно, пойдем-ка с нами, мы тебя устроим для поручений!
И оба подхватили бедного администратора под руки и с быстро той, с которой никогда еще не приходилось двигаться Василию Васильевичу, выволокли его на улицу.
Гроза бушевала над Садовой, мостовая была затоплена, вода с гро хотом и воем низвергалась в канализационные решетки. Из водо сточных труб хлестало, бурные потоки выкатывались из подворо тен, с крыш лило и мимо труб, уже не вмещавших воды. Все живое скрылось в подъездах, подворотнях над выступами. Спасти Василия Васильевича было некому. Прыгая через мутные реки, двое банди тов в секунду проволокли администратора до дома № 302, влетели с ним в подворотню, где жались к стенке две женщины, снявшие чул ки и туфли. Василий Васильевич не посмел крикнуть им ничего и сам не понял, как оказались на лестнице, как поднялись и как его, мокрого до нитки, швырнули в переднюю, увы, очень хорошо ему знакомой квартиры Лиходеева. Трясясь от страху, близкий к безу мию, он повалился на пол, и лужа распространилась по полу.
Оба разбойника исчезли, а вместо них появилась обнаженная де вица, рыжая, со сверкающими в полутьме передней глазами. Варенуха понял, что это самое страшное из того, что с ним приключилось, вскочил, пытаясь скрыться от нее, но бежать было некуда, и он толь ко вскрикнул слабо и прислонился к стене.
А девица подошла вплотную к администратору, положила ладони ему на плечи, и волосы Варенухи поднялись дыбом, потому что даже сквозь мокрую ткань толстовки он почувствовал, что ладони эти хо лодны, как лед.
– Э, да он славненький, – тихо сказала девица, – дай-ка я тебя по целую…
И у самых глаз Варенухи оказались горящие глаза и красный рот. Тогда сознание покинуло Варенуху.
Глава 11 РАЗДВОЕНИЕ ИВАНА
Бор на высоком берегу реки, еще недавно освещенный майским солнцем, стал неузнаваем сквозь белую решетку, он помутнел, разма зался и растворился. Вода сплошною пеленой валила за окном. Вре мя от времени в небе вспыхивала нитка, небо лопалось, и тогда на мгновение трепещущим светом обливало всю комнату больного, и листки его, которые сдуло на пол порывом ветра, залетевшим за ре шетку перед началом грозы, и самого больного, сидящего на кровати.
Иван тихо плакал, глядя на смешавшийся бор и кипящую в пузы рях реку, а при каждом громовом ударе тихо вскрикивал и закрывал глаза руками.
Попытки Ивана сочинить заявление относительно страшного консультанта не привели ни к чему. Лишь только он получил бумагу и огрызок карандаша, он хищно потер руки и пристроился к столи ку, чтобы писать.
Он бодро вывел начало:
«Члена Массолита Ивана Николаевича Понырева заявление.
Вчера вечером я пришел с покойным Александром Александро вичем Мирцевым на Патриаршие пруды…»
И тут Иван запутался, именно из-за слова «покойный». Выходила сразу же какая-то нелепица: как это так – с покойным пришел на Патриаршие пруды? Покойники не ходят! «Еще, действительно, чего доброго, за сумасшедшего примут», – думал Иван и стал исправлять написанное.
Вышло так: «…с А.А.Мирцевым, который попал под трамвай…» Это также не удовлетворило автора заявления, и он решил начать с чего-то самого сильного, что сразу остановило бы внимание читающего, и на писал про кота, садящегося в трамвай, потом про постное масло и отре занную голову. После этого он обратился к Понтию Пилату и для вящей убедительности решил весь рассказ изложить полностью, с того момен та, как Пилат шел шаркающей кавалерийской походкой на балкон.
Иван перечеркивал написанное и сверху строк надписывал и да же попытался нарисовать таинственного консультанта и кота с мо нетой в руке, но чем дальше, тем путанее и непонятнее становилось это заявление. И к тому времени, как появилась за рекой страшная туча с дымящимися краями и желтоватым мутным брюхом, и про ворчало далеко, и дунул ветер, Иван почувствовал, что обессилел, что с заявлением ему не совладать, и разлетевшиеся листки даже не стал поднимать и заплакал.
Добродушная женщина в белом неслышно вошла в комнату, уви дела, что поэт плачет, встревожилась, сказала, что сейчас же вызо вет доктора и что все будет хорошо.
И вот прошло часа два, и бор заречный опять изменился. Он вы рисовался до последнего дерева, и небо расчистилось до прежней голубизны, и успокоилась река, и лежал Иван, притихший и непла чущий, смотрел за решетку.
Доктор, вызванный женщиной, сделал укол в руку Ивану, собрал с полу листки и унес их с собою, уверив, что Иван больше плакать не будет, что его расстроила гроза, а теперь после укола все пройдет, все изменится в самом наилучшем смысле.
И оказался прав. Тоска оставила Ивана, пролежав до вечера, он как-то и не заметил, как и когда небо полиняло, как загрустило и по темнело, и как почернел бор.
Иван выпил горячего молока, прилег, опять приятно зевая, и сам подивился, до чего изменились его мысли.
Воспоминание о той женщине, что прокричала про постное мас ло и тем открыла тайну, уже не жгло больную душу Ивана, размазал ся в памяти кот под липами, не пугала отрезанная голова, и, вместо всего этого, стал размышлять Иван о том, что, по сути дела, в клини ке неплохо, что Стравинский очень умен, что воздух, текущий сквозь решетку, и сладостен после грозы, и свеж.
Дом скорби засыпал. В тихих коридорах потухли белые матовые лампы, вместо них загорелись дежурные слабые голубые ночники.
В комнатах засыпали больные, умолкали и бреды, и шепоты, все реже слышались осторожные шажки фельдшериц на резиновом по лу коридора, все реже они навещали своих больных. И только в сто роне от главного корпуса стоящий, не переставал светиться во всех окнах беспокойным светом корпус неудержимо буйных.
Иван лежал в сладкой истоме и, полуопустив веки, глядел, как льет свой свет поднимающаяся над черным бором луна, и думал о том,
