– Как мыслишь, Добрынич? – спросил молодой князь.
Вышата не торопясь встал. Оправил серебряный пояс, двинул сильными плечами под расшитой рубахой, положил руки на гладкую палку.
– Мыслю, зазря в поруб не садят! – сердито прогудел его голос. – Чего уж он тебе, князь, наговорил, я того не слыхал, только думаю, что надобно бы тебе не сюда его вести да нас ни свет ни заря поднимать, а за ворота да в шею! И пусть что хочет Радим, то и творит! Своих полно татей да волочуг…
– А у нас и Любим есть свет Вышатич, – дерзко запустил из дальнего угла весёлый молодой голос.
Вышата побагровел, стукнул палкой, оглянулся.
– Цыц! – с места обрезал говорившего седоусый Мстислав. – Спросят тебя, петуха, тогда и кукарекать станешь…
Насмешник виновато пробормотал что-то и смолк, а Вышата разгневанно сел.
Людота в отчаянии глядел на князя. Но лицо Чурилы никаких чувств не отражало.
– Ещё кто что скажет, смысленые мужи? – спросил он спокойно.
Возле двери мелькнула русая голова. Поднялся Малк Военежич. Не было у него ни прославленных щуров, ни громкого богатства, ни высоких палат. Но Малка в городе любили и слушали охотно.
Он кашлянул, расставил кривоватые ноги, улыбнулся и сказал:
– Что же ты, Вышата, татем на доброго человека? Радима не знаешь? Он и нам с тобой чубы пооборвёт, не задумается.
Малк взял себя за вихор, и над лавками пролетел лёгкий смешок. А боярин продолжал:
– По мне, так пусть бы и остался, какое дело великое. Наедет Радим не наедет, так ведь на то и у нас князь сидит, и у них…
Малк сел.
– Блоха блохи не заест, – проворчал кто-то неподалёку от Вышаты. Его кончанский, подпевала верный. Князь, впрочем, и ухом не повёл.
– Ещё кто, дружина?
Кто-то пожелал прогнать Людоту, кто-то – защитить. Чурила ходил по палате туда и сюда, слушал. Несчастный кузнец то бледнел, то краснел. И те и другие голоса звучали одинаково громко.
Наконец сказали своё слово все, кто хотел. Князь остановился прямо против Вышаты и сказал:
– Стало быть, если по-твоему, Добрынич…
– Взашей! – ответил боярин. Он ещё не забыл обиды. Чурила кивнул ему и неожиданно спросил:
– А при тебе ли, Добрынич, твой меч?
Вышата на миг даже растерялся. Но потом ответил с вызовом, поднимаясь на ноги:
– А при мне, княже, и могу показать!
Чурила заложил руки за спину. Проговорил миролюбиво:
– А покажи.
Куда клонил треклятый колодезников сын, боярин понять по-прежнему не мог. Но меч вылетел из его ножен с готовностью: смотри, князь, смотрите, добрые люди! Он поднял его в вытянутой руке, чтобы все могли видеть – эта рука ещё не дрожала. Да и на меч стоило поглядеть. Сколько лет сопровождал он боярина – закалённый спутник в боях, длинный, тяжёлый, с бороздчатым лезвием и плавно закругленным концом… Позолоченная крестовина горела в солнечном луче.
Чурила обернулся к кузнецу:
– А теперь ты покажи, что принёс.
Людота вздрогнул, непонимающе вскинул на него глаза. Но тут же спохватился, торопливо завозился со свёртком. Мигом упала под ноги рваная тряпка, что-то блеснуло… и в руках беглеца засветилась благородная нагота клинка.
Плетёная сталь переливалась серым атласом, точно шкура ухоженного скакуна. Возле рукояти, вбитые в металл, проступали буквицы:
Из конца в конец по гриднице прокатился сдержанный гул.
– Держи как держишь, боярин! – сказал Чурила Вышате. – А ты, круглицкий, – стукни-ка… да покрепче!
Людота испуганно отшатнулся, замахал на него свободной рукой:
– Да что ты, княже, помилуй!
Чурила забрал у него меч, велел отойти. Именитые мужи вскакивали с лавок, обступали их с Вышатой кольцом.
– Держишь, Добрынич?
Меч свистнул в коротком сильном размахе. Нестерпимо отдался в бревенчатых стенах звенящий удар. И на пол, выложенный квадратиками бересты, с тяжёлым стуком рухнули осколки.
В руках у Вышаты остался обрубок не больше ладони длиной.
Одной грудью ахнула дружина. Стали смотреть меч кузнеца. Он блестел как ни в чём не бывало.
Людота впервые улыбнулся, отёр пот со лба.
– Ну что, – начал было Чурила, но тут вперёд протискался суровый одноглазый боец – одет он был в кожу да волокнянину, точно сейчас на рать:
– А ну со мной, князь! Чей лучше!..
Вынул меч и показал на лезвии прославленное рейнское клеймо. Бояре отступили в стороны – шутка ли, два таких бойца, Радогость да Чурила! Людота прижал к груди стиснутые кулаки, в волнении закусил губу.
Вихрем обрушились друг на друга боевые клинки. Снова разодрал уши пронзительный звон… И посыпались вправо и влево чужеязычные буквы – по буковке на кусочке.
Круглое око одноглазого засветилось восторгом. Осиротевшая рукоять полетела в окошко:
– Ну, князь!
– Кольчугу! – разом потребовало несколько голосов. – Кольчугу сюда!..
Чурила поманил отрока, переминавшегося в дверях. Парень кивнул, убежал и вскоре вернулся с толстым берёзовым чурбаком. Принесли дырявую старую кольчугу, сложили вдвое, бросили на деревяшку.
Князь Мстислав положил ногу на ногу, усмехнулся:
– Что делаем, мужи думающие? Услышат во дворе, подумают, сошлись бояре конец на конец…
Чурила между тем протянул меч Вышате:
– Попробуй, Добрынич. Тебе честь.
Вышата пощелкал ногтём по длинному лезвию, пару раз взмахнул им для знакомства, а потом, крякнув, что было силы обрушил меч перед собой. Старый конь борозды не испортит! С железным шумом потекла разрубленная кольчуга. Чурбак брызнул на две стороны, больно ушибив чьё-то колено. Меч глубоко вонзился в пол и остался торчать.
Чурила выдернул его и отдал Людоте. Тот, счастливый, прижал его к груди, точно ребенка. К нему уже тянулось десяток рук: посмотреть.
Голос молодого князя покрыл неразбериху:
– Ну так как же, братие, дружино? Что сдумаем?
Одноглазый двинул могучим плечом, протискиваясь поближе:
– А не ясно, что! Радим приедет, вот что получит! – между полом и стропилами закачался жилистый боярский кулак. – Ты скажи лучше, почему сразу с того не начал?
Мстислав ответил за сына:
– Не мечу в городе жить, друже Радогость… человеку!
Чурила же взял Людоту за плечо и сказал:
– Жить станешь пока у меня. Обидит кто – бей. А девка красная приглянётся, и оженим.
2
Было так.
Давно когда-то плыли, говорят, по великой Роси-Булге в лодье три родных брата. Откуда плыли, куда и зачем, про то сказание молчало. Только помнило, что будто бы добрались они до устья Медведицы и тут огляделись… И когда перевели дух от нежданно нахлынувшей красоты – не утерпели, причалили. Народ в этих местах тогда жил негусто – одна меря, да и та больше по лесам. Приветить братьев или отвадить
