«Подследственный настаивает на своих прежних показаниях». О пойманном разбойнике с большой дороги нельзя было бы выразиться изящнее.
Заметив входящего Хикеля, Каспар поднял голову, поникшую, как чашечка сломанного цветка, и широко раскрытыми глазами, в которых читался несказанный ужас, уставился на пришельца.
Ни слова не сказав, Хикель угрожающе поднял указательный палец. Этот жест довел Каспара до крайней степени страха и отчаяния; воздев руки, он с трудом бормотал:
– Не подходите! Я же не сам это сделал!
– Бог с вами, Хаузер! Что вы такое говорите! – воскликнул Хикель с веселостью завсегдатая харчевен, и его желтые зубы блеснули меж толстых губ. – Я погрозил вам только за то, что вы без разрешения отправились в дворцовый сад. Или вы и это будете отрицать?
– Прошу не вступать здесь в объяснения, – недовольно заметил медицинский советник. Он наложил новую повязку, потом отвел учителя в сторону и внушительным голосом сказал: – Я не вправе скрывать от вас, что Хаузер вряд ли переживет эту ночь.
Разинув рот, Квант уставился на врача. Колени у него подгибались.
– Что? Как? – еле слышно проговорил он. – Возможно ли? – Он поочередно оглядывал всех присутствующих, причем лицо его походило на лицо человека, только что собравшегося уютно усесться за стол и вдруг увидавшего, что блюда, тарелки, вилки и ножи исчезли, словно по мановению волшебного жезла.
– Выйдите со мной, господин учитель, – хрипло сказал Хикель; он стоял у печки и с бессмысленным усердием тер руки о горячий кафель.
Квант кивнул и машинально пошел впереди лейтенанта полиции.
– Может ли это быть? – снова забормотал он, стоя на лестнице. – Может ли это быть? – Как бы ища помощи, он взглянул на Хикеля. И элегически продолжал: – Мы честно сделали все, от нас зависящее, и, видит бог, преданно пеклись о нем.
– Оставьте эти увертки, Квант, – грубо отвечал лейтенант полиции. – Скажите-ка лучше, что болтал Хаузер в в бреду.
– Вздор, сплошной вздор, – уныло проговорил Квант.
– Внимание, господин учитель, посмотрите лучше вниз! – воскликнул Хикель, перегибаясь через перила.
– В чем дело? – испуганно отозвался Квант. – Я ничего не вижу!
– Ничего не видите? Черт подери, я тоже. Похоже, мы оба ничего не видим. – Он странно рассмеялся, выпрямился– и кашлянул. Потом, прямой как свечка, удалился; Квант удивленно смотрел ему вслед.
Что же станется с миром, если люди, вроде Хикеля, попадут в число духовидцев? На их дюжих плечах покоится фундамент порядка, послушания и всех других добродетелей, почитаемых государством. Пусть в этом особом случае носитель достойных верноподданнических традиций вдруг почувствовал угрызения совести. Но тогда надо признать, что здесь дурная совесть отлично совмещалась с военной выправкой, с завидным аппетитом, более того, она служила мягкой подушкой, содействующей безмятежному сну, который не мог быть нарушен ни набатом, ни торжественными звуками молитвы.
В комнате Каспара актуарий снова начал допрос. Каспар должен был сказать, не присутствовал ли кто- либо третий во время его разговора с незнакомцем на лестнице Апелляционного суда.
Каспар слабым голосом отвечал, что никого третьего не заметил, люди встретились ему только возле выхода.
– Бедняки всегда ищут меня у дверей, – сказал он, – к примеру, некий Фейгелейн, я время от времени даю ему крейцер, или Вейгель, вдова суконщика.
Актуарий собрался задать еще какой-то вопрос, но Каспар чуть слышно пролепетал:
– Устал я, ужасно устал.
– Как вы себя чувствуете, Хаузер? – склонилась над ним сиделка.
– Устал, – повторил он, – теперь я скоро уйду из этого грешного мира.
Некоторое время он плакал и что-то говорил в бреду, потом в комнате опять воцарилась тишина.
Он видел свет, медленно потухавший свет. Слышал звуки, казалось, идущие из глубины его уха, звуки, похожие на удары молотка по медному колоколу. Но вот перед ним простерлась бесконечная, пустынная, сумеречная равнина. По ней сломя голову бежит человек. О, боже, да ведь это Шильдкнехт! «Куда ты так бежишь, Шильдкнехт?» – кричит ему Каспар. «Я тороплюсь, очень тороплюсь», – отвечает тот. Вдруг Шильдкнехт стал уменьшаться, превратился в паука, и паук этот по огненной нити полез на ветвь гигантского дерева. Слезы ужаса градом брызнули из глаз Каспара.
Он видит странное здание; оно похоже на колоссальный купол, и нет в нем ни дверей, ни окон. Но Каспар умеет летать, он взлетел и через круглое отверстие заглянул внутрь купола, наполненного небесно- голубым воздухом. На небесно-голубых мраморных плитах стояла женщина. К ней подошел человек, почти невидный, как тень, и сообщил, что Каспар умер. Женщина воздела руки и так закричала от горя, что задрожали своды здания. Тут вдруг разверзся пол, и появилось множество людей; все они плакали. И Каспар видел, что сердца их дрожат и трепещут, как живые рыбы в руках рыбака. Один из этих людей, в латах и с мечом в руке, выступил вперед; он произнес грозные слова, и тайна раскрылась. Все слушавшие его заткнули руками уши, закрыли глаза и в ужасе попадали на пол.
Затем все переменилось. Каспар почувствовал себя исполненным чудодейственной силы. Он чуял металлы под землей, из глубины они притягивали его, чуял камни, те, у которых были рудные прожилки. Между камней грудами лежали всевозможные семена, и вдруг они стали лопаться, корешки появились из них, и, качаясь на ветру, поднялись травы. Ключи забили из земли, высоко, точно фонтаны, и на верхушках струй заиграло долгожданное солнце. А посреди вселенной стояло древо с широкой, бесконечно разветвлявшейся кроной; красные ягоды росли на его ветвях, на самой же вершине ягоды образовали алое сердце. Внутри ствола струилась кровь, и в местах, где кора была содрана, просачивались и падали наземь черно-красные капли.
В вихре этих трагических видений и болезненных восторгов Каспару чудилось, что кто-то принес его в помещение, где больше не было воздуха. Ни возмущение, ни отчаянное сопротивление не помогли ему, что-то влекло его туда, и студеный ветер шевелил его волосы; пальцы Каспара судорожно сжимались, словно он силился за что-то ухватиться. Безмерной усталостью завершилось напрасное это борение.
По улице проехала нюрнбергская почтовая карета, и почтальон затрубил в свой рог.
Множество людей побывало здесь – узнать, как он себя чувствует. Фрау фон Имхоф долго просидела у его постели.
В восемь вечера сиделка послала за пастором Фурманом, который явился незамедлительно. Он положил руку на лоб Каспара. Глазами, расширенными от страха, Каспар огляделся вокруг, плечи его дрожали. Указательным пальцем он водил по одеялу, словно хотел написать что-то. Но продолжалось это недолго.
– Вы однажды сказали мне, милый Каспар, что уповаете на господа бога и помощью божьей выстоите в любой борьбе, – сказал пастор.
– Не знаю, – прошептал Каспар.
– Молились ли вы сегодня богу, взывали ли к его милосердию?
Каспар кивнул.
– И что было после этого? Разве вы не почувствовали прилив сил?
Каспар молчал.
– Может быть, вы хотите еще помолиться?
– Я очень ослабел, мысли ускользают от меня. – Помолчав, он сказал как бы про себя и до странности однотонно: – Усталая голова просит покоя.
– Тогда я прочитаю молитву, – продолжал пастор, – а вы будете молча вторить мне: «Отче, все возможно тебе…»
– «Но ничего я не хочу, а чего ты…» – едва слышно подхватил Каспар.
– Кто так молился?
– Спаситель.
– Когда?
– Перед… своей… смертью. – При этом слове тело его вздыбилось, а лицо исказила мучительная
