«Может, опоздаешь к отходу или кто тебя пристукнет ночью. Услышь, мой бог, молитву! Чемодан-то хорош».
— Через час или на рассвете? — спросил Пуэйль, догадываясь, о чем думает Абезгауз.
— Лучше на рассвете, — ухватился штурвальный. — Так будет проще вас провести в каюту, чтобы капитан не увидел. В море-то он вас за борт не отправит. Ну а с вахтенным я улажу дело.
— Хорошо, — согласился Фердинандо, весьма довольный, что все идет так гладко. — Берите чемодан!
Абезгауз торопливо ухватился за ручку, поднял и удивился:
— Тяжеловат! Что у вас тут?
— Вещи, да и кое-что подороже, — многозначительно объяснил Пуэйль. — Будет на что повеселиться в Японии. Ну, я пошел. Значит, встречайте на рассвете. Уже скоро.
Пуэйль быстро зашагал назад, опасаясь, что его остановит штурвальный. Но испанец еще не успел скрыться за штабеля грузов, как Петер почти бегом направился к трапу.
На палубе китобойца вахтенный сказал штурвальному:
— Капитан спрашивал вас.
— Что ему надо? — грубо спросил Петер.
— Чтобы вовремя на вахту встали.
Абезгауз по-немецки, чтобы не понял вахтенный, выругался и направился в свою каюту.
Маленькая, едва вмещавшая койку, столик и шкаф, вделанный в переборку, каюта была залита электрическим светом. Абезгауз сбросил плащ и фуражку, достал из столика бутылку и прямо из горлышка сделал несколько больших глотков. Потом закрыл дверь на запор, присел у чемодана, попытался открыть. Но медные квадратные замки не поддавались. Абезгауз чертыхнулся, вновь взвесил в руке чемодан, покрутил головой и, сев на койку, взялся за бутылку. Не сводя глаз с чемодана, он еще отпил вина и так, сидя, уснул. За иллюминатором мрак начинал синеть. Приближался рассвет…
— На вахту!
Абезгауз тряхнул головой, собираясь с мыслями, увидел чемодан, баул, вначале смотрел на них, не понимая, как они очутились в каюте, потом все вспомнил, бросился к иллюминатору. Было раннее утро. Серая вода бухты рябилась от ветра. Покачиваясь, шла по ветру китайская широконосая шаланда с большим грязным парусом.
Корпус китобойца передавал ритм работавшей машины. Абезгауз, сделав глоток из бутылки, потер лицо руками и вышел на палубу. У трапа стояли жена капитана, Алексей Северов, несколько моряков и портовых рабочих. Пуэйля нигде не было.
Абезгауз вновь подумал о том, что неплохо будет, если ему достанется чемодан инженера.
Клементьев попрощался с Алексеем, пожал руки морякам. Один из них, капитан порта, сказал:
— Повременил бы, Георгий Георгиевич, с выходом в море. Тайфун надвигается.
Тамара вскинула на мужа большие глаза. В них была тревога. Она положила руку на плечо мужа:
— Георгий…
— Полно, полно, дорогая, — засмеялся Клементьев и, обняв жену, поцеловал холодные от осеннего ветра губы. — Мое судно с любым тайфуном справится.
— Тревожно на сердце, — тихо сказала Тамара.
— Твое сердечко всегда тревожно бьется, как листок на осине, — пошутил Клементьев и что-то тихо, очень тихо прошептал ей на ухо.
Лицо Тамары покрылось румянцем. Она улыбнулась и а нежностью посмотрела на мужа, подняла руку, перекрестила его:
— Счастливый путь. Да сохранит тебя бог!
Клементьев взбежал на палубу. Трап убрали. Капитан поднялся на мостик и отдал команду Ходову:
— Отдать швартовы!
Рабочие на берегу сбросили с кнехта канаты. Они упали в воду, но их быстро выбрали на палубу. Сильнее заработали машины. Под кормой забурлила вода.
Абезгауз переложил штурвал… «Геннадий Невельской» отошел от стенки и направился к выходу из бухты Золотой Рог.
— Счастливого пути! — крикнула Тамара. На ее глазах стояли слезы. Она всегда тяжело переживала уход мужа в море. — Скорей возвращайся!
Она высоко подняла руку, привстала на носки. Моряки махали вслед судну фуражками. Над китобойцем поднялся белый султан, и гудок, за ним второй, третий прокатился над бухтой, эхом откликнулся в сопках. Низко сидящее, вытянутое, устремленное вперед судно резало воду и быстро набирало ход.
— Скорей возвращайся! — уже тихо проговорила Тамара, опуская руку.
Она, Северов и моряки проводили взглядом судно, которое скрылось за мысом Голдобина. Провожал его и Пуэйль. Он стоял у входа в китайскую харчевню, на углу Алеутской и Верхне-Портовой улиц. По его лицу блуждала насмешливая улыбка. Он знал, что видит «Геннадия Невельского» в последний раз. Когда китобоец исчез из виду, Пуэйль вошел в темную, пропахшую дымом и горьковатым соевым маслом харчевню, потребовал вина. Ему подали фарфоровую чашку мутной, отдающей резким запахом рисовой водки. Он залпом выпил.
…Выведя судно в открытое море, Георгий Георгиевич, как обычно, сам проложил курс в Нагасаки и приказал Абезгаузу:
— Так держать!
— Есть так держать! — сквозь зубы процедил Петер, мотнув головой. Ему не терпелось скорее сдать вахту, запереться в каюте и вскрыть чемодан. Штурвальному уже мерещились сотни золотых монет, таких же, какие он видел в руках Пуэйля.
Капитан вышел на мостик, позвал Ходова.
— Через полчаса выстрой команду, будем проходить могилу Олега Николаевича!
— Спасибо, Георгий Георгиевич, — растроганно произнес боцман и, чтобы скрыть слезы, опустил голову.
Клементьев понимал состояние старика и, оставив его одного, ушел в каюту переодеться. Капитан порта был прав. Надвигался шторм.
Георгий Георгиевич достал из шкафа плащ, теплую шапку. Натягивая плащ, он скользнул взглядом по столу, увидел портрет Тамары. «Ну чего ты всегда так беспокоишься, дорогая? — молча разговаривал он с женой. — Трусишка ты, трусишка! А ведь ты можешь быть храброй, очень храброй. Помнишь, как ты сама пришла ко мне сюда, в эту каюту».
Он поставил на место фотокарточку, но рамка скользнула по столу и упала. Китобоец тряхнуло бортовой волной. Георгий Георгиевич вышел на мостик, приказал Абезгаузу переложить руль. Теперь «Геннадий Невельской» резал волны своим стальным острым форштевнем.
Клементьев осмотрел море. Горизонт уже был затянут штормовой дымкой. Все громче посвистывал ветер в вантах, небо стало низким, тяжелым. Капитан был спокоен. Он сверился с картой, с приборами и отдал в машину команду сбавить ход до самого тихого. На мостике его ждал Ходов. У Фрола Севастьяновича было печально-торжественное лицо. Он отрапортовал, что команда выстроена. Голос у боцмана дрогнул. Клементьев увидел, как сильно постарел, сдал Фрол Севастьянович… «Стар стал боцман, — подумал он. — Пора ему и на отдых. Вернемся во Владивосток, предложу или у меня жить, или у Алексея. Пусть с ребятами забавляется. Отходил свое по морю».
— Приспустите флаг, Фрол Севастьяныч, — сказал Клементьев, зная, что это будет приятно старому моряку.
Ходов ничего не ответил. Он молча спустился по трапу, подошел к мачте и взялся за лини. Флаг, бившийся по ветру, стал медленно сползать с флагштока и еще сильнее заполоскал полотнищем. Все, кто находился на мостике, следили за ним. Но вот флаг остановился. Клементьев громко, твердо сказал:
— Моряки-китобои! Мы проходим место, где в морской пучине похоронен капитан Удача, первый русский китобой Олег Николаевич Лигов, дело которого мы продолжаем. Будем достойными его
