Глядя на все эти священнодействия шаманок, Нольбу сморщился, словно кошка, попробовавшая уксуса.
Покончив с заклинаниями, шаманки набросились на Нольбу и принялись колотить его в грудь своими барабанами, да так, что у него искры посыпались из глаз. В гневе и отчаянии Нольбу взмолился сквозь слезы:
— За что это вы меня? Уж если помирать, так знать хотя бы, за какие прегрешения, не было б обидно. Смилостивитесь, пощадите!
— Эй, ты, Нольбу! — закричали шаманки. — Не о твоем ли благополучии мы так усердно молили духов? Выкладывай живо пять тысяч лянов, и ни монетой меньше. А будешь упрямиться — снесем тебе башку!
Насмерть перепуганный Нольбу отдал шаманкам пять тысяч лянов и, всячески умоляя оставить его в покое, выпроводил их наконец со двора, а затем в ярости изрек:
— Если удача — так большая, коли крах — то полный! Попробую распилить еще одну тыкву!
И стал уговаривать Заячью Губу:
— Тыквы, которые ты до сих пор пилил, не принесли удачи, и виной тому судьба. Тебя теперь никто не станет упрекать, так что пили спокойно.
Но Заячья Губа заупрямился:
— А если я после твоих тыкв захвораю? Кого тогда я буду просить о помощи? Нечего говорить вздор. И так всем известно, что ты пустомеля.
Как ни упрашивал Нольбу Заячью Губу, тот ни в какую не соглашался.
— Найди себе работника поудачливей, а меня, несчастливого, не проси!
— Экий ты, право! — сказал Нольбу. — Уж если я пообещал больше не упрекать тебя, то так и будет. Отколоти меня, как последнего пса, если я еще раз затею ссору!
И он дал Заячьей Губе еще двадцать лянов сверх тех, которые были положены ему по уговору. Лишь после этого Заячья Губа, как бы нехотя взяв деньги и сунув их в поясной мешочек, принялся за работу.
Не допилив до конца, они попробовали заглянуть в тыкву: там виднелось что-то желтое. Нольбу это понял по-своему и, обрадованный, проговорил:
— Эй, Заячья Губа! Ты видишь? Тыква-то и впрямь полна золота. Давай скорее допилим ее!
Крак! — тыква развалилась, и — о Небо — оттуда, словно горох, посыпались коробейники, все с ярко-желтыми коробами на плечах.
Ошарашенный этим зрелищем, Нольбу обратился к коробейникам с вопросом:
— Послушайте, почтенные, что это у вас на плечах? А те в ответ:
— Там у нас стекло.
— Какое такое стекло?
— Ручные зеркальца и зеркала, подзорные трубы, увеличительные стекла для разглядывания картинок, а также наказания для тебя[220]. Смотри, какие тут все чудесные картины! Просто загляденье! Вот вид Яшмового пруда, вот возлюбленная Ли Сона[221] — прекрасная Сукхян и любимая наложница танского государя — Ян- гуйфэй, тут же подруга чуского правителя — красавица Юй и наложница Люй Бу — Дяочань![222] А это восемь чудных фей[223]: принцессы Нанъян и Енъян и красавицы Чин Чхэбон, Ка Чхун, Кё Самволь, Чок Кёнхын, Сим Нёён и Пак Нынпха! Видывал ли ты когда-нибудь такую красоту?
От гама, поднятого коробейниками, у Нольбу волосы стали дыбом на голове. Желая поскорее испробовать другую тыкву, он дал коробейникам три тысячи лянов и стал их уговаривать:
— Послушайте меня, почтенные. Я из-за этих тыкв совершенно разорился. Три тысячи, конечно, не большие деньги, но если вы их сложите со своими, вам на дорожные расходы хватит. Ушли бы вы поскорее... А я испытаю еще одну тыкву.
Тогда коробейники пошептались меж собой и так сказали Нольбу:
— В следующей тыкве, кажется, уйма золота и серебра. Так что не сомневайся и пили.
Сказали и вмиг исчезли.
А Нольбу снова взялся за пилу.
Все глубже врезается в тыкву пила... Крак! — и из тыквы устремилось наружу бесчисленное множество людей в масках. Они тотчас же принялись бесчинствовать, громко распевая:
— А теперь, — закричали маски, — давайте грянем песню с рифмой «башня»!
— Хватит про башни! Примемся теперь за Нольбу!
С этими словами маски набросились на Нольбу, схватили его за шиворот и повалили на землю.
— Ой, ой! Зачем так, уважаемые маски? Молвите только словечко — все сделаю по-вашему!
— Мерзавец Нольбу! — крикнули маски. — Что тебе дороже: деньги или жизнь?
— Сначала появился человек, а потом уже деньги. Как же деньги могут быть дороже?
— А коли так, выкладывай без промедления пять тысяч лянов!
Делать нечего; отдал Нольбу маскам пять тысяч лянов и сказал:
