беспокоимся за них. Они хорошо знают местность.
Чукчи ужинали и шутили над побегом девочек из школы. Их нисколько не смущало, что девочки находятся в тундре. Разве в тундре более опасно, чем в школе?
И, наконец, что же тут особенного, если восьмилетняя девочка пройдет по гористой тундре километров пятнадцать — двадцать?..
Таковы были суждения отцов.
Но все же после ужина было заложено несколько нарт, и чукчи умчались в тундру на поиски.
Спускалась ночь.
Хотел поехать и я, но Ульвургын стал отговаривать меня.
— Зачем? Все равно они придут. Нарты послали, чтобы ты не беспокоился, — усмехнувшись, сказал он.
В тундре девочек, конечно, не нашли. Они давно уже пришли в дальнее стойбище Аккани. В яранге они сидели в культбазовской одежде, пили чай в окружении всех жителей стойбища и рассказывали:
— Нам очень захотелось в ярангу. Мы соскучились. Стали видеть во сне яранги. От сильного желания скорей попасть домой разболелась голова. Мы подумали, что если не убежим, так все равно умрем там. Мы так думали и никому своих дум не рассказывали. Другие тоже хотят домой.
Я остался ночевать в яранге Ульвургына в ожидании приезда дочери Тнечейгуна. Мне нужно было ее увидеть, но в то же время пора было возвращаться на культбазу. Я знал, что оставшиеся дети будут очень волноваться.
Я поделился своими мыслями с Ульвургыном. Он подумал, закурил и сейчас же решил послать человека на культбазу. И когда в сенцах яранги послышался голос парня, Ульвургын крикнул ему:
— Скажи там, что все благополучно!
— Эгей! — ответил парень.
— Скажи: девочки дома! Пьют чай! Рассказывают, как жили в школе. Их слушает много людей. Завтра мы все вместе приедем на кульбач. Ну, тагам! (поезжай!) — выкрикивал Ульвургын свой наказ.
«Сколько новых переживаний внесла школа! — невольно думал я. — Сколько людей, думы которых ежедневно, ежечасно связаны со школой, появилось на Чукотской земле! До революции мысль о школе не могла прийти в голову чукче-охотнику. На всем побережье не было ни одного грамотного человека».
Долго тянулась ночь в душной яранге Ульвургына. Хотелось скорей на культбазу. А дети рвались оттуда сюда. Им были милы и дороги эти грязные родные яранги.
На следующий день, едва я проснулся, Ульвургын сообщил:
— Вээмнеут — девочка-беглянка — уже приехала.
Ульвургын сидел голый и, напившись чаю, нарезал тонкие ремешки из тюленьей кожи. Он пользовался каждой свободной минутой для работ по хозяйству, ибо все свое время уделял главным образом школе. Ульвургын предложил мне завтрак: мороженое сырое моржовое мясо. Я не мог заставить себя съесть этот завтрак. Отказаться — значит обидеть гостеприимного хозяина. Пришлось выдумать болезнь желудка. Ульвургын охотно согласился с тем, что я не привык есть моржовое мясо, но тому, что от него может заболеть живот, не поверил. Он даже засмеялся по поводу моего такого объяснения. Выражение лица его говорило: «Взрослый ты человек, а говоришь глупости».
— Ну, ничего. Вот чай можно. И вот кав-кав, — сказал он.
Кав-кав — это пресные лепешки из пшеничной муки на тюленьем жиру. Нельзя сказать, что кав-кав вкусный, но есть его было можно. Единственный недостаток кав-кав — отсутствие в нем соли, как и во всякой чукотской пище.
После завтрака мы отправились к Тнечейгуну. Когда мы вошли в полог, беглянка сидела в углу и что- то шила. Увидев нас, она очень смутилась и, опустив голову, еще усердней заработала иглой.
— Вээмнеут торбаза себе шьет? — спросил Ульвургын и развалился на мехах, добродушно посмеиваясь. — Ей надо крепкие торбаза, потому что убегать из таньгиной яранги в плохих торбазах трудно, — насмешливо говорил он.
Вээмнеут изредка посматривала на нас исподлобья.
— Ничего! Чтобы меньше портилась обувь при побегах, мы подошьем ее торбаза моржовой кожей, — сказал отец девочки.
— Из моржовой кожи только лодки да крышу для яранг делают, а не торбаза, — поспешила ответить Вээмнеут на шутку отца.
В своей яранге Вээмнеут чувствовала себя значительно смелее и была словоохотливей.
— Зачем же ты, Вээмнеут, убежала и не сказала мне? Если тебе так захотелось домой, ты могла сказать об этом мне. Я вызвал бы твоего отца, и ты поехала бы домой на нарте.
— Коо, — возразила она.
Спустя некоторое время Вээмнеут рассказала историю своего побега. В школе сначала было интересно. Потом все стало знакомым, и очень сильно потянуло домой. Дети не решались сказать об этом. Они думали, что больше никогда не увидят яранги. Бежать под вечер тоже было страшно. Вдруг волк? Но девочки предусмотрительно взяли у Лятуге коробочку спичек и решили дорогой при всякой опасности чиркать их. На случай, если неожиданно задует пурга и придется пережидать ее, они у того же Лятуге взяли из его запасов по куску моржового мяса. Словом, побег оказался продуманным и организованным. Лятуге они ничего не объяснили, так как на него не надеялись, думали, что он их выдаст. Накануне побега девочки видели во сне свои яранги, и это окончательно заставило их бежать в тот же день.
— Все равно волк не признал бы в вас больших охотников, — сказал Ульвургын.
— А мы его спичкой! — торопливо сказала девочка.
…На культбазу я приехал вместе с Ульвургыном.
С момента моего выезда в погоню и до самого возвращения все школьники были в сильном возбуждении.
Что девочки-беглянки ушли, это их мало беспокоило. Вернее, их это совсем не беспокоило. Они хорошо знали, что девочки дойдут до своих стойбищ. Их интересовало, что из всего этого может получиться, какой конец будет у этой истории.
Всю эту беспокойную ночь учителя оставались в школе до утра. И даже доктор Модест Леонидович проспал ночь в учительской, на кровати дежурного воспитателя.
Но больше всех волновалась Таня. Она дала волю своей фантазии и уже представляла, как девочки в тундре замерзнут, как потом понаедут родители и какой из этого получится скандал. Вечером Таня настояла на том, чтобы принять самые серьезные меры по охране школьников.
— Чего доброго, они ночью разбредутся все по своим стойбищам, — говорила с тревогой Таня.
Когда детей уложили спать, все двери незаметно для школьников заперли на замок. Ночь прошла благополучно.
Утром, когда мы подъезжали к культбазе, с крыш домов, как камни во время обвала, посыпались школьники. Они с самого утра забрались туда и высматривали: не покажутся ли нарты?
Не успели мы сойти на снег, как со всех сторон к нам сбежались все до единого школьники. Они засыпали нас всевозможными вопросами.
Но Ульвургын молчал, словно набрав в рот воды. В дороге я договорился с ним, что он не будет разговаривать с каждым учеником в отдельности. Он готовился выступить на собрании.
Его упорное молчание сильно беспокоило детей.
— Зачем вы все молчите? Почему не рассказываете новостей? Я тогда не буду больше разговаривать по-русски: рука, рама… — пригрозила Тает-Хема.
После такого «ультиматума» пришлось сказать, чтобы все собрались в класс. Дети медленно и неохотно направились туда.
На собрании я прежде всего сообщил, что убежавшие девочки дома, что скоро они возвратятся к нам, что так уходить, как ушли девочки, нельзя: легко замерзнуть в нашей не приспособленной для дороги одежде, могут волки напасть. Если кто сильно захочет домой, надо об этом сказать учителям.
Дети внимательно слушали, то и дело посматривая на Ульвургына. Их, видимо, интересовала больше та странная позиция, которую занял председатель поселкового совета. Она, с их точки зрения, была совершенно необъяснима. А он сидел рядом со мной и подтверждал мои слова короткими восклицаниями:
