остригли, как брата-школьника. С большой неохотой родители вынуждены были исполнить его желание.
— Мал он, ничего не понимает. Вот теперь и смотри на него; все равно как не мой ребенок, — с грустью говорила чукчанка.
— Что поделаешь! — сочувственно сказал я.
— Теперь все время просит материю (полотенце) и воду, лицо моет. Нальет на меха, портит шкуры. Не понимает, что у вас там дети моются на деревянном полу. Вот приспособил ему старую шкуру для умывания. Беда с ним! — рассказывает отец.
— Ну, а как «келе»? Ничего?
— Ничего пока! — испуганно говорит отец.
— Я думаю, что «келе» и у вас нет.
— Не знаю, — одновременно произносят отец и мать, а малыш держится за свою стриженую голову и смеется, глядя на нас.
Все сложные мероприятия, прежде чем провести их в жизнь, обсуждались с Панай. Она всегда была первым человеком, которого приходилось перевоспитывать. Зато потом все шло гораздо проще. Школьная работа входила в норму. С курением табака было покончено. Не только сами школьники не курили, но не разрешали курить в стенах школы и родителям.
Я наблюдал, как маленький школьник объяснил что-то отцу и тот вынул трубку изо рта. Отец, очень серьезно выслушав замечания сына, вышел в сени. Там, раскуривая трубку, он продолжал беседу с сыном.
Целый месяц ребята горячо занимались, и к концу января мы решили снова выехать в стойбища. Такие каникулы мы решили устраивать на первых порах через каждый месяц. Правда, это было нарушением «наркомпросовских норм», но ведь и вся школа в первый, организационный год мало походила на нормальное учебное заведение.
Эти каникулы помогли нам укрепить школу. Текучести у нас не было. Наоборот, в середине года мы приняли, по настоятельным просьбам, еще четырех учеников. Учителя тоже освоились и с обстановкой, и с бытом, и даже немного с языком.
Панай привыкла к своим «обязанностям», но сама была «трудновоспитуема». Пользуясь тем, что ученики были на занятиях в классе, она открывала спальню и, забравшись на кровать в торбазах, начинала заниматься каким-нибудь «овчинным делом», перекраивая старые оленьи шкурки и разводя страшную грязь.
Она долго не понимала, почему я обучаю ее, старую женщину, порядкам. Но соглашалась и, смеясь, укоризненно покачивая головой, уходила к себе.
В БАНЕ
В первое время нельзя было пугать школьников баней, и мы ограничивались сменой белья. И только когда дети были острижены, мы осторожно заговорили о бане.
Это новшество в жизни наших школьников требовало серьезного разъяснения.
— А зачем нужно мыться? — спрашивали дети.
— Чистая кожа помогает свободней дышать человеку. Тело дышит через поры, — говорила учительница.
Ее штатный переводчик Алихан вносил в свои переводы великую путаницу, и дети так и не понимали: зачем человеку нужно мыться?
— Разве наши люди не доживают до глубокой старости, никогда не поливая себя водой? А разве мы сами не знаем, что и без теплой яранги-бани мы хорошо дышим и растем с каждым годом все больше и больше?
Наконец Алихану надоело бесполезно переводить слова учительницы, и он сказал от себя:
— Это закон такой у таньгов.
— Ну, вот ты наполовину таньг, ты и иди в эту баню!
После «принципиального» согласия Панай баня была затоплена. Забрав свое белье, я демонстративно прошел через зал, где играли дети. Они увидели меня со свертком.
— Ты куда?
— В теплую ярангу. Кто хочет пойти со мной?
Молчание и смущение. Наконец выступает Алихан.
— Я пойду! — сказал он.
Хотя Алихан и был сыном человека, исколесившего всю Европу и Америку, но бани он сам не видел никогда. Да и Магомет, его отец, оказавшись на Чукотке, давно забыл о ней. На всей Чукотской земле впервые баня была построена на культбазе.
— Может быть, еще кто хочет пойти вместе с Алиханом? — спросил я.
Выступило несколько «храбрецов», нерешительно произнося: «Гым, гым!» (Я, я!) Принесли белье, банные принадлежности, и мы отправились. Школьники провожали нас, затаив дыхание, словно на героический подвиг.
В бане было тепло, и дети с удовольствием начали сбрасывать одежду. Они давно уже не ходили по- домашнему, то есть голыми. Ребята с любопытством спрашивали то об одном предмете, то о другом. Беспрерывно слышалось:
— Что это такое? А это что такое?
Но больше всего детей удивило то, что я белый.
Нужно сказать, что, долго живя на Севере, среди морозов и ветров, европейцы в значительной мере утрачивают право считаться белолицыми: лица и руки их становятся темно-красными, природный цвет сохраняет только тело. Поэтому дети с удивлением рассматривали меня.
— Ты белый, как бумага! — говорили они.
Их тела, покрытые жирной грязью, были цвета темной меди.
Я подошел к баку с холодной водой, подставил под кран таз. Ребята, как бронзовые статуэтки, стояли полукругом и внимательно следили за мной.
Набрав в таз немного воды, я вылил ее на пол. Вода потекла мальчикам под ноги. Они моментально забрались на скамейки.
— Что такое? — спросил я.
— Плохая вода! Холодно!
Чукчи боятся воды, так как и в воде, по их представлениям, живут злые духи «келе». Море всегда холодное. Поэтому нет ни одного чукчи, который умел бы плавать. И когда однажды они увидели, как волна посадила на камни катер, а «белолицые», спрыгнув с него, пошли к берегу вплавь, разговорам не было конца: «Как тюлени плыли таньги!»
— Ну, идите, я вам покажу другую, хорошую воду.
Открыв кран с горячей водой, я снова подставил таз. Из крана полилась горячая вода, образуя клубы пара. Стоявшие на скамейках ребята снова окружили меня.
— Здесь много такой воды? — спрашивали они, показывая на большой бак.
— Вот если туда чаю положить! Сколько дней можно было бы пить чай! — сказал практичный Рультуге.
Я сделал движение, чтобы вылить на пол горячую воду. Ребята, словно горные козы, снова повскакивали на скамейки.
— Чего вы испугались?
Ребята неподвижно стояли на скамейках вдоль стен. После некоторого молчания один из них сказал:
— Э, мы знаем! Эта вода тоже, должно быть, плохая.
