«Один пачка патрон один рубль».
Пакайка смотрел на меня умоляющими глазами. Он, видимо, силился понять смысл этой русской фразы, из которой ему были известны только два слова: «патрон» и «рубль».
Я перевел ее.
Пакайка понял: последние мысли его сына были мыслями охотника. Он истерически зарыдал, бросился к Рультуге, опять обхватил своими сильными руками его голову и замер.
Казалось, он прислушивался: не дышит ли сын? Потом он поднялся и подошел ко мне.
— Дай мне эту записку. Она моя!
Он тщательно свернул ее в трубочку и спрятал у себя на груди, под кухлянкой.
Мы пошли к доктору. Смерть мальчика сильно его взволновала, — первая смерть в больнице, — и он начал несвязно по-русски выражать отцу соболезнование.
Пакайка ничего не понял из слов доктора, но он заметил, что доктор очень огорчен смертью его сына.
Пакайка взял труп сына, положил его на нарту, и собаки увезли умершего Рультуге-первого с культбазы.
Похоронили его около стойбища, в каменистой горе. На могилу положили бумагу, ручку и карандаш. Бумагу быстро подхватил ветер и отнес ее в бушующий океан, но карандаш и ручка долго лежали, придавленные тяжелым булыжником.
После смерти Рультуге-первого ученики притихли, разговаривали вполголоса, а вечером ходили группами.
Они потребовали, чтобы дежурный учитель спал не у себя, а у них в спальне.
Прошло несколько дней. Ребята постепенно стали забывать тяжелые впечатления, вызванные смертью товарища. Они потихоньку возобновили игры, но игры без шума и криков. Любимыми играми оказались «Путешествие на Северный полюс» и разрезная азбука-лото.
Однажды Таня дала ребятам игру «Путешествие на Северный полюс», а сама ушла за азбукой-лото. Ребята расхватали фишки из игры и нечаянно сломали две из них. Они испугались и спрятали фишки в стол.
Когда учительница возвратилась и спросила, где фишки, ребята ответили:
— Коо!
Учительница стала настойчиво требовать фишки, объясняя, что купить их здесь негде, а пароход еще не скоро будет. Незаметно для самой себя она повысила голос.
Вдруг девочки, а за ними и мальчики с ужасным криком побежали в коридор.
Дети ворвались ко мне, бледные, дрожащие, чем-то испуганные. Не менее бледная и растерянная, вошла Таня. Школьники сторонились ее и что-то шептали.
Когда я спросил их, в чем дело, они боязливо молчали. Я понял, что они не хотят говорить при учительнице.
Оказалось, что учительница забыла, что после чьей-либо смерти надо соблюдать тишину. Нельзя громко разговаривать, так как вызовешь дух умершего.
Ребята долго не могли прийти в себя, а когда стали укладываться спать, то все кровати сдвинули и легли вповалку. Крайним все равно не пришлось спать всю ночь: ведь дух, если проникнет, обязательно схватит крайних.
К утру все успокоились.
РЕЕТ В ВОЗДУХЕ САМОЛЕТ
Зимой 1929 года в Чукотском море зазимовали несколько советских кораблей и одна американская шкуна [37]. Как гигантские утюги, стояли они, скованные полярным льдом. Немедленно была организована правительственная комиссия для оказания помощи людям, находившимся в далеком Чукотском море.
В декабре, когда на Чукотку не совершался ни один рейс, пришел из Владивостока ледорез «Литке». На борту «Литке» было два самолета.
А в это время из Америки для установления связи со шкуной вылетели два известных полярных летчика — Борланд и Эйэльсон. В трудных арктических условиях перелета эти смельчаки попали в пургу, сбились с курса и погибли. Долгое время не удавалось установить место их трагической аварии.
Советское правительство дало распоряжение нашему летному звену найти место гибели американцев.
Ледорез «Литке» прибыл в бухту Провидения, расположенную в южной части Чукотского полуострова. Он пробился в бухту, выгрузил самолеты и ушел обратно. Два советских самолета должны были лететь по неосвоенной трассе, по трассе, на которой не было ни одной радиостанции.
В январе, оставив культбазу, я выехал на собаках в бухту Провидения, чтобы дать летчикам консультацию о местных условиях. Быстро промчали собаки триста пятьдесят километров.
Долго я искал летчиков. Их дом был завален снегом. Наконец я провалился в какую-то яму. Оказалось, это были сени дома. Здесь были летчики Маврикий Трофимович Слепнев и Виктор Львович Галышев.
Стояла пора длинной чукотской ночи. Полярные пурги похоронили под толстым снежным покровом самолеты, выгруженные с ледореза.
В этих широтах солнце только что начинало пробуждаться после своей спячки. Но что это за солнце! Едва выглянув и как будто испугавшись пурги и снежных буранов, оно немедленно скрывалось. И снова ночь! Лететь нельзя.
Походная рация летного звена ежедневно принимала радиограммы из Москвы. В них каждый раз предлагалось ускорить, по возможности, вылет самолетов на поиски американцев.
Когда солнце стало чуть-чуть смелее, летчики решили лететь. Они вылезли из своего «погреба». Начались раскопки в том месте, где были укреплены самолеты. Раскопки продолжались сутки. Механики заправили машины, и самолеты заурчали пропеллерами.
Девятого января мы вылетели на Север. Самолеты взяли курс на культбазу, с тем чтобы на следующий день вылететь дальше, в бассейн реки Ангуэмы.
День короткий. В сумраке производить посадку на культбазе было рискованно. Поэтому, как только солнце скрылось, летчик Слепнев покружил над маленьким чукотским селением в ста километрах от культбазы и пошел на посадку. Вслед за ним начал снижаться и второй самолет. Подпрыгивая на застругах, самолет побежал прямо к чукотской яранге. Самолеты здесь были впервые, и чукчи, переглянувшись, разбежались от своих яранг.
И как не испугаться? Железные птицы, даже не птицы, а летающие и прыгающие по снежным застругам животные с большими лапами очутились около самой яранги! В самолетах сидели какие-то особенные люди, в невиданных одеждах, с глазами (очками) сказочных зверей.
Испуг, однако, несколько смягчился, когда из кабины вылез я в привычной для них одежде. Они узнали меня. Не решаясь подойти близко, они кричали издали:
— Какомэй! Откуда ты взялся? Где твои собаки?
Постепенно чукчи стали осваиваться. Наиболее смелые подошли к самолету, щупали его и легонько постукивали по дюралюминиевой плоскости.
У руля остановились двое молодых чукчей. Они смотрели на него и говорили между собой.
— Хвост утки такой, — говорил один, протягивая руку с растопыренными пальцами. — А у этого такой, — и ладонь его принимала вертикальное положение.
— Но как он летает? Ведь тяжелый такой и железный! И что это за люди таньги? Железо горит у них в лампочке, железо летает и возит людей с быстротой ветра!
— А вот смотри, — наверно, это сердце его? И теплое, пощупай!
