Тнаыргына.
— Таграй, подожди! — крикнул он. — Или ты глаза себе испортил — не видишь, что я здесь стою? Или я не заслужил почтения к своим годам? Доктор, — обратился он к нему, — пожалуй, из всех людей, кто здесь стоит, никто не увидел солнце раньше меня. Может, завтра глаза мои закроются совсем!
Таграй смутился и виновато сошел с крыльца в толпу. А старик, не спеша и не оглядываясь, взобрался на крыльцо и вскоре скрылся в больничном здании.
В коридоре Ульвургын спросил доктора:
— Халат надо, доктор?
— Да, да, обязательно.
Сестра-чукчанка принесла два халата.
— Тнаыргын, вот эту одежду надо надевать. Обычай такой у русского доктора.
— Хорошо. Если надо, я надену, — ответил Тнаыргын и тут же стал снимать через голову меховую кухлянку. Олений волос сыпался на крашеный пол.
Доктор молча и не совсем благосклонно посматривал на старика.
Тнаыргын улыбнулся. Ульвургын лукаво подмигнул доктору, и все они направились в палату.
— Какомэй, ремкылин! Какомэй, гости! — удивленно-радостно вскрикнула Татьяна Николаевна.
— Здравствуй, Таня-кай! — протягивая руку, проговорил Ульвургын.
Она поздоровалась с ним и, подавая руку старику, сказала:
— Сам Тнаыргын пришел. Как я рада!
— Садитесь, садитесь на табуретки, — предложил им доктор.
Но старик Тнаыргын молча смотрел на русскую девушку, стоял, не проявляя желания сесть.
— Садись, садись, Тнаыргын. Что ты так засмотрелся на меня?
— Это ты, Таня-кай? — тихо спросил он.
— Ну конечно, я. А кто же ты думал?
— Не переселился ли голос твой в другого человека? Что-то моим глазам кажется перемена большая. Но, может быть, моим глазам нельзя и верить? А, Ульвургын?
— Это ничего, Тнаыргын, что голова стала седой, — сказала учительница.
— Стало быть, мои глаза говорят мне правду? — и у старика задергались веки.
— Ну, ну, Тнаыргын, что это ты? Разве ты не рад, что я осталась живой?
Старик неопределенно покачал головой.
— Это не беда, Тнаыргын. У нас на Большой Земле есть такие доктора, которые восстановят цвет моих волос за один час. И если тебе не нравится моя седая голова, то обещаю тебе, что когда я приеду к вам еще, мои волосы будут такими же, какими твои глаза привыкли их видеть.
— Сердце не изменилось ли твое? — спросил старик. — Самое главное — сердце. Осталось ли оно таким, какое было? Ведь никто не может сделать сердце лучше, чем оно есть.
— А-а! Сердце осталось таким же. Если не веришь мне, спроси доктора.
— Не-е-ет… Я спрашивать доктора не буду. Зачем мне спрашивать? Я увижу сам.
Тнаыргын присел на табуретку.
— Сейчас зима. Когда лето наступит, седина твоя, может, пройдет. Ведь зимой песцы белые, а к лету становятся темными. Только я вот и зимой, и летом — всегда седой. А ты ведь слишком молода, чтобы носить белые волосы.
Учительница смотрела на старика, слушала его и думала: «Кто он, этот человек, всю жизнь ходивший в звериных шкурах?»
Она расстроилась, вспомнила почему-то, что никогда не знала своих родителей. Ей захотелось сказать этому старику что-то ласковое, теплое, но слова не находились.
Она напрягла свою мысль и вдруг сказала:
— Тнаыргын, ты настоящий человек. Ты — как хороший отец. Когда я в первый раз ехала сюда, я не думала, что здесь, в вашем суровом краю, я встречу таких хороших, отзывчивых людей.
— Хорошие люди везде есть, — сказал Тнаыргын. — И хорошие, и плохие. Есть и плохие. Они не придут к тебе, я это знаю. Они радовались бы, если бы твои глаза перестали смотреть на солнце. А я пришел. Потому что, когда новость пришла о тебе в мою ярангу, сон пропал у меня. Я думал всю ночь о тебе. И вторую ночь тоже думал.
— У меня, Тнаыргын, никогда не было отца. И матери не было. Я никогда их не видела. Я не могу представить даже их лица. Мне о них никто не рассказывал ни одного слова. И вот теперь мне хочется, чтобы они были похожи на тебя, Тнаыргын.
— Зачем говоришь такое? Или на вашей земле без отца и матери родятся люди? Что-то я не могу понять тебя. Не больна ли ты сильно?
— Нет, Тнаыргын, я здорова. Я объясню тебе сейчас. На Большой Земле была великая война. Люди бились за то, чтобы на земле была справедливость. Потом наступил голод. Людям нечего было есть, и они умирали. В то время я была очень маленькая. Может быть, и говорить еще не умела. Кто-то меня, может быть, нашел на улице и взял. Я росла в доме, где много было собрано таких детей. Потом попала в школу, вот в такую же школу-интернат, как у нас здесь. А когда я стала взрослой, мне самой захотелось работать с детьми. Так я стала учительницей. И вот почему я никогда не видела своих родителей. Теперь ты понимаешь?
— Да, я понимаю, — ответил он.
— И когда ты вот теперь пришел ко мне и так хорошо говоришь со мной, мне показалось, что ты — это отец мой. Мне захотелось считать тебя отцом своим.
— Меня, старика Тнаыргына, считать своим отцом? — недоумевающе спросил он. — Или ты, русская девушка, не знаешь, что я чукча?
— Знаю, Тнаыргын. Мне все равно: чукча ты или еще кто, но я вижу в тебе настоящего человека, человека с большим сердцем.
— Ну, если хочешь, считай меня отцом. Можно.
Старик глубоко задумался, и никто не нарушал его молчания. Потом он сказал:
— Только мне нехорошо стало.
— Почему?
— Ты помнишь, Таня-кай, когда в первый раз ты приехала к нам в ярангу, и мои глаза в первый раз увидели тебя, и уши мои в первый раз услышали голос твой, — я обманулся тогда. Я боялся тогда за детей нашего народа. Я не поверил тебе… сначала. Вот почему нехорошо мне теперь.
— Но ты ведь потом поверил?
— Да, это верно. Но все равно: зачем сразу не поверил? Тогда первый раз глаза мои смотрели на русскую девушку. Русских мужчин, когда я был молод еще, много знал я. И американских тоже. Все они были злы и алчны, как волки. Врагами считал я их. И тоже, выходит, обманулся.
— Нет, Тнаыргын, ты не ошибся. Русские, которых ты знаешь теперь, — это совсем другие люди.
Старик долго говорил с учительницей и ему не хотелось уходить от нее. Наконец он все же поднялся и стал шарить у себя за пазухой. Но халат был скроен не так, как кухлянка. Тнаыргын изгибался, стараясь что-то достать.
— Ульвургын, развяжи мне пояс, — попросил он.
И когда Ульвургын развязал, на пол упала плитка шоколада. Старик торопливо нагнулся, поднял ее и сказал:
— Я спросил одну русскую ученицу: «Какую еду любят русские девушки?» Сказала она: «Конфеты». Вот это я купил тебе.
— Спасибо, Тнаыргын. Большое спасибо! — тихо, почти шепотом, проговорила учительница.
— Ну, теперь можно идти.
Он сделал шаг к двери, повернулся к учительнице и сказал:
— Только голова белая. Может, какой русский посчитает тебя за старуху. Жениха, может, не найдется?
— Найдется, Тнаыргын. Я могу жениться на ней, — шутливо сказал Ульвургын.
Старик строго посмотрел на Ульвургына и промолвил:
— Пустое говоришь, Ульвургын. Пустое. Язык твой подобен ветру. А я не считал его таким.
