— Нет, не ты. Эта земля советская. И я все равно отсюда не уеду. Меня советская власть послала на свою землю. Видишь, как дети хотят учиться?
— Вон отсюда, отросток бездельника Ульвургына! Ты береговой — и живи на берегу.
— Я не поеду.
Шаман вскинул винчестер, раздался выстрел. Ктуге схватился за ногу. Валясь на землю, он сквозь стон проговорил:
— Бандит!
— Чомкаль, отвези его на моих оленях на берег, к русским! Скажи там, чтобы никто из береговых чукчей не приезжал в мое стойбище, — сказал Араро и пошел к себе в ярангу.
Чомкаль уложил Ктуге на нарты, схватил вожжи, и олени понеслись.
Изумленные, напуганные дети долго стояли и молча смотрели вслед ускакавшей оленьей упряжке.
Когда скрылось стойбище, Чомкаль остановил оленей. Он нагнулся над Ктуге, спустил с него окровавленные штаны, быстро отрезал ножом клок шерсти со штанов и старательно начал затыкать ею входное и выходное отверстие пули.
Ктуге застонал, сжал зубы и, подняв голову, спросил:
— Зачем ты?
— Как же? Ведь и оленью кровь жалко. Всегда затыкаем. Чтобы не пролилось много.
Новость о выстреле Араро в ученика Ктуге быстро облетела побережье. На культбазу опять приехал председатель райисполкома Кукай. Вместе с ним прибыл и секретарь райкома партии. Это было событие, которое захватило всех. Везде только и разговаривали о Ктуге. Ведь мальчик не просил смерти, — зачем же стрелять?
Возбужденные ученики горячо обсуждали выстрел в их товарища. В них кипела ненависть к Араро.
В комнату, где остановились Кукай и секретарь райкома, вошел Андрей Андреевич.
— Ну как, товарищ секретарь, нравятся тебе эти дела? Я думаю, что нам пора прекратить церемонии с Араро. Он не только тормозит развитие оленного хозяйства, задерживает советизацию тундры, но он отъявленный уголовник.
Кукай внимательно вслушивался в слова Андрея Андреевича и, помолчав немного, сказал:
— Товарищи, я думаю, его надо взять оттуда и судить. Если его не взять, то все чукчи подумают, что советская власть боится Араро. Надо осудить его при всем народе.
— Правильно, Кукай. И с конфискацией имущества, — сказал Андрей Андреевич.
— Доктор! — крикнул в окно секретарь. — Зайдите сюда.
Вошел доктор.
— Вы знаете, — сказал он, — я иду от учеников. Они там организовали бригаду комсомольскую: ехать хотят к Араро.
— Как Ктуге? — спросил секретарь.
— Плохо. Раздроблена большая берцовая кость. Началось заражение. Думаю сейчас класть на стол, ампутировать ногу. Единственный исход.
— Ну, если единственный — что ж поделаешь? А жалко парня!.. — Секретарь помолчал и решительным голосом продолжил: — Делайте операцию. А мы сейчас едем к Араро. Сколько человек нас едет? — спросил он.
— Если ученики собираются ехать, пусть поедет столько, сколько смогут увезти нарты. Пусть учатся ненавидеть врага, — предложил Кукай.
— Моих пять бойцов поедут, — сказал Андрей Андреевич и, обращаясь к Кукаю, спросил: — Стрелять он будет?
— Нет, я думаю, не будет. Когда много народу приедет, стрелять не будет. Только как бы сам себя не застрелил. Хотя нет. Он не захочет расстаться со своим большим стадом.
Рано утром нарты, рассыпавшись веером, галопом неслись к стойбищу Араро. Возле стада оленей они остановились, и Кукай послал одну упряжку за пастухами.
Едва из стойбища заметили приближение собачьих упряжек, как люди суетливо начали перебегать из яранги в ярангу. Прислонившись к стойке, Араро смотрел на подъезжавшие упряжки с видом полнейшего равнодушия. Он не сказал даже подошедшим к нему людям слова обычного приветствия, а только спросил:
— Зачем так много гостей?
— Говорить к тебе приехали о человеке, которого ты убил, — сказал Кукай.
— Разве мой пастух Чомкаль не передал вам? Я наказал, чтобы ко мне никто не ездил. У меня совсем пропала охота разговаривать с мышеедами.
— Скотина какая! — сказал Андрей Андреевич по-русски.
— Да, Чомкаль передавал, но мы не послушались и приехали. Мы заставим тебя разговаривать, — заявил Кукай.
— Раз приехали — не обратно же уезжать. Будем говорить.
— Скажи: зачем ты стрелял в парня? — спросил Кукай.
Араро обвел глазами приехавших и сказал:
— Я убил на своей земле. Сказал ему: «Уезжай из моего стойбища. Нам не нужно учиться. Мы оленные люди. За оленями нам надо смотреть». Так мне сказал ваш Ленин, когда я с ним говорил.
— Что ты врешь? — закричала со злобой Тает-Хема. — Ленин давно умер, да и не мог он этого говорить!
Араро поднял на нее глаза.
— Мне недостойно разговаривать с тобой. Ты все равно дочь волка и собаки. Язык твой говорит наши слова, а обличье твое наполовину русское.
Тает-Хема хотела еще что-то сказать, но Таграй удержал ее за руку.
— Не надо. Пусть говорит все, что хочет. Все равно мы его увезем сейчас, — тихо сказал он.
Араро с брезгливостью отвернулся от Тает-Хемы и, обращаясь к Кукаю, продолжал:
— Я говорил с Лениным через солнце, — и он поднял палец кверху.
Ульвургын выступил вперед.
— И Ленин велел тебе застрелить моего племянника? Поговори сейчас, при нас, с Лениным.
— Я говорю с Лениным, когда мне хочется, а не когда тебе, мышеед. Ты никогда досыта не наедался оленьего мяса — и хочешь, чтобы я разговаривал с тобой?
— Посмотрим. Нам ведь Ленин тоже кое-что рассказывал про тебя, — сказал Ульвургын.
Но Араро не стал вступать с Ульвургыном в пререкания и повернулся опять к Кукаю:
— Поэтому я застрелил его. И если ты вправду начальник у русских, то скажи им, чтобы не ездили ко мне. Две зимы пусть не ездят сюда и береговые чукчи. А если кто еще приедет в мое стойбище, опять застрелю.
— Ну, хватит, товарищи, разговаривать с ним! Сил больше нет слушать. Собирайся с нами! — сказал Андрей Андреевич.
— Хе-хе-хе! Откуда у меня возьмется охота ехать вместе с вами? Уезжайте отсюда! Женщины, скажите, чтобы подали мне лучшую упряжку оленей. В стадо мне ехать надо.
— Возьмите его! — сказал Андрей Андреевич бойцам.
Два красноармейца взяли Араро под руки и поставили на ноги. В этот момент глаза шамана налились кровью, и он сильным ударом в грудь чуть не свалил красноармейца.
— Свяжите ему руки!
Как затравленный хищник, Араро стоял со связанными руками.
Когда его подвели к нарте, он сделал усилие, остановился и крикнул:
— Не сажайте меня на собачью упряжку! Или у меня нет ездовых оленей?
— Придется понюхать тебе собачьего кала, — сказал Ульвургын, выражая этим высшее пренебрежение к Араро.
Длинная вереница нарт тронулась в путь — обратно на культбазу. Секретарь райкома и Кукай остались поговорить с пастухами стойбища Араро. Пастухи молчали и смотрели вокруг испуганными
