почти одинаковый.
При всем том он умница, трудяга, за резкостью прячет застенчивость, за безапелляционностью — ранимость, во втором плавании многие, в их числе и я, станут с ним добрыми приятелями — а пока что он склонен общаться на равных только с Туром.
Следовательно, вот второе устойчивое сочетание: Норман, Тур. Остаются трое — Жорж, Сантьяго, я.
Кто знает, с чего мы потянулись друг к другу? Возможно, не последнюю скрипку сыграл возраст: молодость — бесспорная у Жоржа, относительная — у меня, а что касается Сантьяго, так он, несмотря на свои сорок пять лет, славный парень, именно парень, иначе его не назовешь, экспансивный и деятельный.
Когда они с Жоржем режутся в покер, не поймешь, кто старше, кто младше. Игра идет на часы вахты. Очередной взрыв хохота с повизгиваньем — это Жорж выиграл еще десять минут. На устах Сантьяго виноватая улыбка.
— Эх ты, а еще профессор!
Словно сговорившись, они хлопают друг друга по спине и лезут назад в хижину.
— Реванш! — кричит Сантьяго, однако почти сразу становится ясно, что реванша не будет: Жорж опять хохочет очень весело. Сантьяго проиграл ему полную вахту. Жорж радуется и предлагает каждому: «Хочешь, подарю час? У меня много!»
В работе они тоже похожи: с азартом включаются и быстро охладевают. И ни шагу без помощников-исполнителей: возьмутся распускать бухту, скорей-скорей, кое-как, вытянут конец подлинней и бегом на корму, а ты полчаса за ними распутывай. Впрочем, это мелочи быта.
Мы сдружились за время совместных перетасовок-перепогрузок и в свободную минутку стараемся быть вместе: разляжемся на крыше хижины или на носу и беседуем, и шутим наперебой. Забредет, привлеченный нашими жизнерадостными возгласами, Норман:
— А что это вы здесь делаете?
— Дуем в парус! Давай с нами!..
Вот вам третье сообщество: Сантьяго, я, Жорж — и Тур, разумеется, конечно же, Тур.
Обратите внимание: на «Ра» — три подгруппы, более или менее обособленные, и в каждую из них входит Тур.
Повезло нам с лидером.
Вернешься с вечерней вахты, мокрый, продрогший, в темноте, — ужин давно кончился, на камбузе пусто и тихо, — нет, чья-то фигура шевелится, это Тур не пошел спать, ждет, встречает, наливает фруктового супа, ухаживает, как за малым ребенком, с готовностью смеется твоим натужным остротам, сам ответно шутит («Если через неделю не потеплеет, я съем свою шляпу!»), пытается отвлечь и развлечь.
Порой в коллективе случается так, что лидерство официальное и фактическое не совпадают, не объединяются в одном лице. Есть сухарь-директор, а есть душка главный инженер, так сказать, новатор и консерватор, об этом эстрадники поют куплеты, — но ведь и вправду же бывает такое! Или — еще хуже, — оба лидера мнимых, и оба борются за призвание, один мытьем, другой катаньем, тот — выговорами, этот — сабантуями в служебном кабинете, и каждый при случае не прочь шепотом пожалиться, разводя руками: «Будь моя власть, разве так бы у нас было?!»
Тур иной. Авторитет его не дутый, и, что не менее важно, он этим авторитетом не кичится. Его можно (не пробовал, правда) хлопнуть по плечу, вахты он стоит наравне со всеми, за тяжеленное бревно берется без приглашения. В сущности, большую часть времени он никакой не капитан, а матрос, корабельный чернорабочий, как любой из нас, — этого требуют обстоятельства, экипаж малочислен, без совмещения обязанностей не обойтись — но я знавал людей, которые в сходных ситуациях быстро превратились бы в этаких рубах-парней, утративших право и желание распоряжаться.
Тур, повторяю, иной. Демократизм его не бесхребетен. Переход от Хейердала-матроса к Хейердалу- капитану совершается естественно, обоснованно и всегда кстати.
Солнце садится; Жорж решил испробовать клев и продефилировал на корму со своими удочками. Никто его надежд всерьез не воспринимает, сколько раз уже он шествовал туда торжественно, а оттуда возвращался тишком! Но сегодня определенно рак свистнул и турусы на колесах приехали — не успеваем охнуть, как на крючке у Жоржа корифена.
Прыгаю на мостике вне себя от восторга. Карло одобрительно крякает, Сантьяго исходит белой завистью, всеобщее ликование — но заразительней всех, азартней всех радуется и восхищается Жоржем наш закадычный приятель Тур.
Жорж на седьмом небе, начинает что называется «выступать» — напрягает мускулы, принимает культуристские позы, картинно забрасывает удочку — хлоп! Еще рыба. Хлоп! Еще одна, под бурю аплодисментов.
— Последнюю — и хватит, — предупреждает Тур, теперь уже как старший товарищ, у которого за плечами опыт «Кон-Тики». — В этой зоне мы можем ловить сколько захотим и не должны жадничать.
— О'кей, — соглашается Жорж и вытаскивает четвертую. Потрясающий улов, сказочное богатство!
Прошу Тура послать кого-нибудь подменить меня на мостике, а я почищу рыбу.
— Нет, — неожиданно твердо отвечает Тур-педагог, Тур-стратег, вовсе не заинтересованный в том, чтобы Жорж — и без того баловень — почил на лаврах. — Рыбу будет чистить тот, кто ее поймал.
Жорж сникает и плетется со своим уловом на кухню. Потом он поплачется мне: Тур несправедлив, Тур придирчив и необъективен и вообще все идет не так, как надо. Я отвечу: «Ничего, дружок, повози немного саночки, а то слишком любишь кататься». Жорж, разобиженный, заведет: «Я устал, у меня бессонница, радикулит, нет сил терпеть, дай мне морфий» — и в конце концов вынудит сообщить Туру, что Жоржа опять следует освободить от вахты.
— Хорошо, — примет решение Тур-капитан. — Его вахту отстою я.
Он великодушен и гибок, не мелочится, не встревает в пустяковые конфликты. Но, когда требуется, умеет настоять на своем.
Взять хотя бы историю со спасательным плотом.
Спасательный плот на борту «Ра-1» представлял собой квадратную пенопластовую основу, обтянутую водонепроницаемой тканью. Внутри — емкость для аварийного запаса воды, пищи и для рации, а также тент. Общий вес плота — чуть больше ста килограммов.
Размещался он под капитанским мостиком. Вскоре после начала плавания мостик осел и придавил плот, так что воспользоваться им в случае экстренной необходимости стало никак невозможно. Мы убедились в этом, когда день на двадцать пятый принялись облегчать уже основательно притопленную корму: мы намеревались переправить плот водным путем с кормы на нос. Подступились к плоту, а он не вылезает. Отпилили кусок пластикового покрытия, укоротили, сузили, подрубили и расшатали все, что могли, а плот ни с места. Не желал он расставаться с мостиком, ему там в щели было уютно, и мы после многих попыток сыграли отбой, полагая, что назавтра то ли сами будем сильнее, то ли плот покладистее.
Следующий день наступил для меня позже обычного, я отстоял рассветную, довольно хлопотную вахту, чувствовал себя несколько неважно, почему-то болели вырезанные четыре года назад миндалины, — и с облегчением завалился спать. Меня не будили, поднимаюсь, смотрю — уже десять утра, на корме Тур, Сантьяго и Карло оживленно спорят по-итальянски. Я спросил Сантьяго, что решено делать с плотом.
— Есть идея плот разрезать на части и сделать из него кормовую палубу.
Вот это да! Уничтожить наш единственный шанс на спасение!
— Сантьяго, синьор профессор, а если ураган, шторм, если корабль переломится, что тогда?!
Это не умещалось у меня в голове — наш плот, который уже почти месяц служил нам психологической опорой, амулетом от всяких бед, — и не только нам, но и нашим близким! — и вдруг его уничтожить…
— Имею два возражения, — сказал я. — Первое: плот может понадобиться. Второе: что скажут наши оппоненты? Древние мореплаватели не пользовались пенопластом! Уж скорей мы могли бы строить палубу из пустых канистр!
Жорж проснулся, прислушался, сообразил, что к чему, и перебил меня тирадой сходного содержания, но гораздо более эмоционально насыщенной. Нет, он тоже не хотел ломать спасательный плот!
