— Свои, — ответили другие голоса.
— Пароль?
— «Упсала».
— Лозунг?
— «Корона».
Кмициц сейчас же догадался, что происходит смена караула.
«Дам я вам «Упсалу» и «Корону», — подумал он.
И он обрадовался. Это было для него необыкновенно счастливое обстоятельство, так как он мог теперь, в минуту смены караула, пройти через линию стражи: шаги солдат заглушали его собственные шаги.
И он сделал это без малейшего затруднения и пошел вслед за возвращавшимися солдатами, не соблюдая даже особенной предосторожности; дошел до самого окопа, там солдаты повернули, обошли его, а он соскочил в ров и спрятался в нем.
Между тем стало немного светлее. Пан Андрей и за это должен был благодарить небо, иначе ему бы не удалось ощупью найти орудие, к которому он шел. Теперь, подняв вверх голову и напрягая зрение, он увидел черную линию окопов и темные очертания орудий.
Он мог даже разглядеть их жерла, немного выступавшие над поверхностью окопов. Подвигаясь медленно вдоль рва, он нашел наконец свое орудие. Остановился и стал прислушиваться.
За окопами слышался шум. Должно быть, пехота стояла наготове неподалеку от орудий. Но во рву, перед линией окопов, Кмицица нельзя было заметить; его могли слышать, но видеть не могли. Теперь он был озабочен только тем, сможет ли он снизу достать до дула пушки, которая торчала высоко над его головой.
К счастью, края рва не были слишком отвесны, а кроме того, ров был вырыт недавно, и, хотя его поливали водой, он еще не успел замерзнуть, тем более что все это время была оттепель.
Сообразив все это, Кмициц стал делать небольшие выемки в стене рва и понемногу подниматься к пушке.
Через четверть часа ему удалось ухватиться рукой за отверстие ствола. Он повис в воздухе, но его огромная сила дала ему возможность удержаться, пока он не всунул кишку с порохом внутрь пушки.
— Вот тебе колбаса, песик! — пробормотал он.
Потом он опустился вниз и стал искать шнур, прикрепленный к кишке и свешивавшийся в ров.
Вскоре он нащупал его рукой. Но теперь предстояло самое трудное дело: надо было высекать огонь и зажечь шнур.
Кмициц немного подождал и, когда шум за окопами стал немного сильнее, стал слегка ударять огнивом о кремень.
Но в ту же минуту у него над головой раздался вопрос по-немецки:
— А кто там, во рву?
— Это я, Ганс, — ответил без колебания Кмициц, — шомпол у меня в ров свалился, вот хочу свету зажечь, чтобы его найти.
— Ну ладно, ладно, — ответил пушкарь. — Твое счастье, что сейчас не стреляют, иначе бы тебе голову оторвало одним только напором воздуха.
«Ага, — подумал Кмициц, — значит, кроме моего заряда в пушке есть собственный заряд. Тем лучше!»
В эту минуту пропитанный серой шнур воспламенился и нежные искорки зазмеились вверх по его сухой поверхности.
Пора было бежать, и Кмициц, не теряя ни минуты, помчался вдоль рва изо всех сил, не слишком думая о том, что его могут слышать. Пробежав шагов двадцать, он остановился: любопытство превозмогло в нем страшную опасность.
«А вдруг шнур погас: в воздухе сыро», — подумал он.
Оглянувшись назад, он увидел искру, но уже гораздо выше, чем раньше.
«Не слишком ли близко?» — подумал он, и ему стало страшно.
Он опять помчался во весь дух, но споткнулся о камень и упал. Вдруг страшный грохот потряс воздух; земля заколебалась; осколки дерева, железа, камни, глыбы льда, комья земли засвистели у него мимо ушей — и больше он уже ничего не ощущал.
Потом раздались новые взрывы. Взорвались от сотрясения ящики с порохом, стоявшие неподалеку от орудия.
Но пан Кмициц этого уже не слышал, так как он лежал во рву, как мертвый.
Не слышал он и того, как после минутной мертвенной тишины раздались вдруг стоны, крики и мольбы о помощи, как на место происшествия сбежалась чуть ли не половина шведских и польских войск, как потом приехал сам Мюллер в сопровождении штаба. Суматоха и замешательство продолжались очень долго, и наконец из хаоса свидетельских показаний генералу удалось добиться страшной правды: орудие было кем- то взорвано умышленно. Он сейчас же распорядился начать поиски. Утром рано солдаты нашли во рву пана Кмицица, лежавшего без чувств.
Оказалось, что он был только оглушен и от сотрясения воздуха не мог некоторое время владеть руками и ногами. Это бессилие продолжалось весь следующий день. Его старательно лечили. К вечеру он почти совсем пришел в себя.
Мюллер велел сейчас же его привести.
Он сидел в своей квартире за столом, рядом с ним сидел ландграф гессенский, Вжещович, Садовский, все известные шведские офицеры, а из поляков — Зброжек, Калинский и Куклиновский.
Последний, увидев Кмицица, посинел, глаза его засверкали как угли, усы задрожали. И, не дожидаясь вопроса генерала, он сказал:
— Я знаю эту птичку… Он из ченстоховского гарнизона, зовут его Бабинич.
Кмициц молчал. Лицо его было бледно и носило следы утомления, но глаза смотрели гордо, и лицо было спокойно.
— Ты взорвал орудие? — спросил Мюллер.
— Я! — ответил Кмициц.
— Как это ты сделал?
Кмициц рассказал все в нескольких словах, ничего не утаивая. Офицеры переглядывались с изумлением.
— Герой!.. — шепнул Садовскому ландграф гессенский.
А Садовский наклонился к Вжещовичу.
— Граф, — спросил он, — ну как же? Возьмем мы крепость, если там такие защитники? Как вы думаете, они сдадутся?
Но Кмициц ответил:
— Нас много в крепости, готовых на все. Вы не знаете дня и часу…
— У меня тоже много веревок в лагере, — ответил Мюллер.
— Это и мы знаем. Но Ясной Горы вам не взять, пока там остался хоть один живой человек.
Наступило минутное молчание. Затем Мюллер продолжал допрос:
— Тебя зовут Бабинич?
Пан Андрей подумал, что после того, что он сделал, и перед лицом близкой смерти ему уже нет нужды скрывать свое собственное имя. Пусть же люди забудут о его прегрешениях и поступках, пусть же это имя покроют лучи славы и самопожертвования.
— Меня зовут не Бабинич, — ответил он не без гордости, — меня зовут Андрей Кмициц, я был полковником собственного полка в Литовском воеводстве.
Куклиновский, едва услышав это, вскочил с места как ужаленный, вытаращил глаза, раскрыл рот, стал бить себя руками по бедрам и наконец крикнул:
— Генерал, прошу вас на два слова! Прошу вас на два слова! Но сейчас, сейчас!
Среди польских офицеров поднялось какое-то движение, и шведы с удивлением присматривались к нему, так как им ничего не говорило имя Кмицица. Но вместе с тем они догадались, что это, верно, не совсем обыкновенный человек, так как Зброжек встал, подошел к пленнику и сказал:
