переродился и кровью смыл свои грехи? Чем он сможет доказать искренность своих намерений, какие доводы может он представить, кроме голых слов?
Прежние грехи преследовали его неустанно и неутомимо, как собаки преследуют зверя в лесу.
И он решил умолчать.
Но в то же время чувствовал невыразимое отвращение ко всякого рода изворотам. Разве он может выдумывать государю, которого любит всеми силами души, всякие небылицы, только бы отвести его подозрения?
Он чувствовал, что у него не хватит сил.
И, помолчав немного, он проговорил:
— Ваше величество, придет время, может быть уже скоро, когда я смогу открыть вашему величеству всю мою душу, как на исповеди… Но я хочу, чтобы об искренности моих намерений, о моей верности и любви к вашей особе свидетельствовали не слова мои, а поступки, Я согрешил ваше величество, согрешил перед вами и отчизной и дал еще слишком мало плодов раскаяния, а потому и ищу такой службы, на которой мог бы их дать… Но кто не грешил? Кто во всей этой Речи Посполитой не должен каяться? Быть может, я согрешил больше других, но зато я раньше и опомнился… Не спрашивайте, ваше величество, ни о чем, пока моя теперешняя служба не убедит вас в моей верности; не расспрашивайте, ибо я не могу отвечать, чтобы не закрыть перед собой путь к спасению, но Бог мне свидетель и Пресвятая Дева, что я говорю правду и готов за вас пролить последнюю каплю крови!..
Глаза пана Андрея были влажны, и в лице его было столько искренности и скорби, что оно оправдывало его лучше всяких слов.
— Бог видит мои намерения, — продолжал он, — и зачтет мне их на Страшном суде… Но если вы, ваше величество, мне не верите, то прогоните меня, удалите меня от вашей особы. Я поеду следом за вами, чтобы в тяжелую минуту прийти к вам на помощь, хотя бы и без зова, и сложить за вас голову. И тогда вы поверите, ваше величество, что я не изменник, а один из таких слуг, каких у вас немного, государь, даже среди тех, которые подозревают других.
— Я тебе верю, — сказал король. — Оставайся по-прежнему при особе нашей, ибо измена такими словами не говорит.
— Благодарю вас, ваше величество, — сказал Кмициц.
И, слегка придержав лошадь, он поехал в последних рядах отряда.
Но Тизенгауз поделился своими подозрениями не только с королем, и поэтому все стали смотреть на Кмицица косо. Громкие разговоры замолкали, когда он приближался, и сменялись шепотом. Все следили за каждым его движением, обдумывали каждое слово. Пан Андрей заметил это, и ему стало очень тяжело среди этих людей.
Даже король хотя не лишил его своего доверия, но не был уже так весел и приветлив с ним, как раньше. Молодой рыцарь стал мрачен, скорбь и горечь охватили его сердце. Раньше он гарцевал впереди королевского отряда, а теперь он ехал сзади шагах в пятидесяти за кавалькадой, с опущенной головой, полный мрачных мыслей.
Наконец перед путниками забелели Карпаты. Снег лежал на их склонах, на вершины ложились тяжелые тучи, а когда случался погожий вечер, горы облекались на западе в пламенные одежды и горели ярким блеском, пока не угасали во мраке, охватывавшем мир. Кмициц смотрел на эти чудеса природы, которых еще не видел в жизни, и, хотя был очень печален, от изумления забывал свою печаль.
С каждым днем горы-великаны все росли, становились неприступнее. Наконец королевский отряд въехал в них и углубился в ущелья, которые вдруг открылись перед ним, как ворота.
— Граница, должно быть, уже недалеко, — взволнованно сказал король. Вдруг вдали заметили возок, запряженный одной лошадью, а в возке какого-то человека. Королевские люди сейчас же его задержали.
— Человек, — спросил Тизенгауз, — мы уже в Польше?
— Там, за скалой и за речкой, — граница, а вы уже стоите на королевской земле.
— Как ехать к Живцу?
— Поезжайте прямо, так и выедете на дорогу.
И горец хлестнул лошадь, а Тизенгауз поскакал к отряду, остановившемуся неподалеку.
— Ваше величество, — воскликнул он с восторгом, — вы стоите уже на границе царств, и за этой рекой начинается ваше королевство.
Король ничего не ответил и дал лишь знак, чтобы придержали его лошадь, слез с нее и опустился на колени, подняв к небу глаза и руки.
Увидев это, все последовали его примеру; король-изгнанник бросился вдруг ниц на снегу и стал целовать родную землю, которую так любил и которая отплатила ему такой черной неблагодарностью в минуту несчастья.
Было тихо, слышались только вздохи.
Вечер был морозный, погожий; вершины гор и ближайшие сосны горели пурпуром, а дальше все тонуло в глубоких фиолетовых тонах; дорога, на которой лежал король, отливала пурпуром и золотом, как лента; в пурпуре и золоте стоял король, епископы и сановники.
Вдруг на вершинах поднялся ветер и понес в долины искрящиеся снежинки. Ели поблизости склонялись оснеженными верхушками, кланялись своему государю и шумели радостно, точно пели старинную песню: «Здравствуй, здравствуй, господине».
Сумерки опускались на землю, когда королевский отряд тронулся в дальнейший путь. За ущельем открылась широкая долина, конец которой тонул вдали. Свет погас вокруг, и только в одном месте небо еще горело багрянцем.
Король стал читать «Ave, Maria»[35] — и все повторяли за ним вслух слова молитвы.
Родная земля, которой так давно не видели всадники, горы, тонувшие в сумраке, догоравшая заря, молитвы — все это торжественно настроило сердца людей, и все ехали молча: король, сановники и рыцари.
Настала ночь, и только на востоке небо багровело все больше.
— Поедем туда, к заре, — сказал наконец король. — Странно, что она еще горит.
Вдруг подскакал Кмициц.
— Ваше величество, это пожар! — крикнул он. Все остановились.
— Как так? — спросил король. — А мне кажется, что это заря!
— Пожар, пожар. Я не ошибаюсь! — воскликнул Кмициц.
И действительно, из всех спутников короля он был в этом самым опытным. Наконец, сомневаться было больше невозможно: над мнимой зарей поднялись красные тучи и клубились, попеременно светлея и темнея.
— Это, верно, Живец горит! — воскликнул король. — Там, должно быть, неприятель.
Не успел он кончить, как всадники услышали шум человеческих голосов и фырканье лошадей — вдали замаячили какие-то фигуры.
— Стой, стой! — крикнул Тизенгауз.
Фигуры остановились, точно в нерешительности.
— Люди, кто вы? — спросили в отряде.
— Это свои! — раздалось несколько голосов. — Свои! Мы из Живца бежим, шведы Живец подожгли и людей убивают.
— Стойте, ради бога… Что вы говорите?.. Откуда они там взялись?
— Они, пане, нашего короля поджидают. Много их, много. Да хранит его Господь!
Тизенгауз на минуту потерял голову.
— Вот что значит ехать маленьким отрядом! — крикнул он Кмицицу. — Чтоб вас убили за такой совет!
Но Ян Казимир сам принялся расспрашивать беглецов.
— А где король? — спросил он.
— Король пошел в горы с большим войском и два дня тому назад проезжал через Живец, но они его
