пребывал шведский король вместе с королевой, проводя время в пирах и радуясь, что сделался королем такого великолепного королевства.
Затем во Львове было получено известие о взятии Тыкоцина, которое всех обрадовало. Удивительнее всего было то, что об этом говорили еще до прибытия гонца. Не знали только достоверно, умер ли князь-воевода виленский или взят в плен, однако уверяли, что Сапега во главе сильного войска выступил уже из Полесья в Люблинское воеводство, чтобы соединиться с гетманами, что он по пути разбивает шведов и с каждым днем силы его растут.
Наконец от него самого прибыло посольство с целым полком, который он прислал в распоряжение короля, желая выразить этим преданность свою королю и желание охранить его от возможных опасностей, а может быть, и для того, чтобы поднять этим собственное значение.
Этот полк привел молодой полковник Володыевский, лично известный королю, и Ян Казимир сейчас велел призвать его к себе и, поцеловав его, сказал:
— Здравствуй, славный солдат! Много воды утекло с тех пор, как мы потеряли тебя из глаз. Кажется, в последний раз мы видели тебя под Берестечком, всего забрызганного кровью?
Пан Михал склонился к коленям монарха и сказал:
— А впоследствии в Варшаве, государь, я был в замке с нынешним паном каштеляном киевским.
— А ты все еще служишь? И не манит тебя семейная жизнь?
— Речь Посполитая нуждалась во мне, а среди вихря войны погибло все мое добро. Мне негде преклонить голову, государь, но я не ропщу, полагая, что служба королю и отчизне — первый долг солдата.
— Побольше бы таких, побольше! Не возгордился бы тогда неприятель. Бог даст, придет время и на награды, а теперь говори, что вы сделали с виленским воеводой.
— Воевода виленский предстал уже на суд Божий. Он испустил дух в ту минуту, когда мы шли на последний штурм.
— Как это случилось?
— Вот реляция воеводы витебского, — сказал пан Михал.
Король взял письмо и стал его читать, но едва он начал, как вдруг остановился и сказал:
— Сапега ошибается, полагая, что булава великого гетмана литовского свободна. Мы вручаем ее ему!
— Да и никого нет достойнее его! — проговорил пан Михал. — И все войско будет благодарно за это, ваше величество!
Король улыбнулся, видя такую простодушную солдатскую откровенность, и продолжал читать. Минуту спустя он вздохнул:
— Радзивилл мог бы быть прекраснейшей жемчужиной в этой короне, если бы не его гордость и заблуждения, которые и иссушили всю его душу. Но свершилось! Судьбы Господни неисповедимы. Радзивилл и Опалинский… Почти в одно время… Не суди их, Господи, по грехам их, но по милосердию твоему!
Наступило минутное молчание, а затем король снова стал читать.
— Мы благодарны пану воеводе, — сказал он, окончив чтение, — за присылку нам полка и самого лучшего, как он пишет, рыцаря. Но здесь мы в безопасности, а такие кавалеры, как ты, нужнее на бранном поле. Отдохни немного, а потом я тебя пошлю на помощь Чарнецкому, так как неприятель обратит против него все главные силы.
— Мы и так отдохнули под Тыкоцином, ваше величество, — порывисто ответил маленький рыцарь, — если бы наши лошади не были утомлены, мы еще сегодня могли бы двинуться в путь, а с паном Чарнецким мы погуляем на славу. Великое счастье зреть особу вашего величества, но к шведам надо спешить.
Король просиял. Отеческая нежность мелькнула в его лице, и, с большим удовольствием глядя на храброго рыцаря, он сказал:
— Это ты, солдат, первый бросил полковничью булаву к ногам князя виленского воеводы?
— Нет, не первый, ваше величество, но в первый раз и, дай бог, в последний я нарушил воинскую дисциплину.
Пан Михал запнулся и затем прибавил:
— Нельзя было иначе.
— Верно, — сказал король, — это были тяжелые времена для тех, кто сознает свой воинский долг, но и послушание должно иметь свои границы. А много ли офицеров было при Радзивилле?
— В Тыкоцине мы нашли только одного офицера, пана Харлампа, который не оставил князя сразу, не покидал его и в несчастье. Его удерживало при князе только сострадание, хотя его всегда тянуло к нам. Мы его едва откормили — такой голод был в замке; а он к тому же во всем себе отказывал, чтобы оставить побольше князю. Теперь он приехал сюда, во Львов, умолять ваше величество о прощении, и я, государь, припадаю к вашим стопам и прошу простить его, ибо он хороший солдат.
— Пусть он сюда придет, — сказал король.
— Он желает сообщить вашему величеству очень важное известие, которое он слышал от князя Богуслава в Кейданах и которое касается вашего величества.
— Это уж не о Кмицице ли?
— Да, государь.
— А ты знал Кмицица?
— Знал и бился с ним, но где он теперь — не знаю.
— Что ты о нем думаешь?
— Государь, если он действительно взялся за такое дело, то нет мук, которых бы он не заслуживал, — это исчадие адово!
— Это неправда, — прервал король, — это все вымысел князя Богуслава: Но пока не будем об этом говорить. Скажи мне, что ты знаешь о прошлом Кмицица?
— Это был великий, несравненный солдат. С отрядом в несколько сот человек Кмициц до отчаяния доводил Хованского. Этого бы никто не мог сделать. Прямо чудо, что с него кожу не сняли и не натянули ее на барабан. Если бы кто-нибудь в это время отдал в руки Хованского самого князя-воеводу, он не был бы так доволен, как если бы ему подарили Кмицица. Дошло до того, что Кмициц ел на его блюдах, спал на его ковре, разъезжал в его санях и на его лошади… Но потом он и для своих стал невыносим, своевольничал, насильничал, приговорами мог бы подушку набить, а в Кейданах совсем стал разбойником.
И Володыевский подробно рассказал все, что произошло в Кейданах.
Ян Казимир с большим вниманием слушал его, и когда рассказ дошел до того, как пан Заглоба спасся из радзивилловского плена, а потом спас и своих товарищей, король начал хохотать.
— Vir incomparabilis![43] Vir incomparabilis! — повторял король. — А он не с тобою?
— Здесь и к услугам вашего величества, — ответил Володыевский.
— Этот шляхтич превзошел Одиссея. Приведи же его ко мне, приведи в веселую минуту и Скшетуских! Ну, что ты знаешь еще о Кмицице?
— Из писем, найденных у Роха Ковальского, мы узнали, что в Биржах нас ждала смерть. Князь гнался за нами, но не поймал, и мы ушли. Недалеко от Кейдан мы поймали Кмицица, и я тотчас велел его расстрелять.
— О-о, — сказал король, — я вижу, что у вас на Литве дела шли скоро.
— Но прежде чем его расстрелять, Заглоба приказал его обыскать, нет ли у него писем. Солдаты нашли у него письмо гетмана, из которого мы узнали, что если бы не Кмициц, то нас не послали бы в Биржи, а расстреляли бы в Кейданах.
— Ну вот видишь! — заметил король.
— Нам не подобало больше домогаться его смерти, и мы его отпустили. Что он делал потом — не знаю. Но Радзивилла он не оставил. Бог знает, что это за человек… Потом он куда-то уехал и вдруг предупредил нас, что князь скоро выступает из Кейдан. Нельзя отрицать, что этим он оказал нам большую услугу, ибо если бы не его предостережение, то воевода напал бы на наши разъединенные полки и уничтожил бы их поодиночке. Право, я не знаю, ваше величество, что и думать о нем… Если то, что сказал князь Богуслав, клевета…
— Вот сейчас мы это увидим, — сказал король и захлопал в ладоши. — Позвать сюда пана
