со всеми агами благоговел перед ним.
Менее понравилось ему то место в письме хана, где он просил короля назначить начальником чамбула какого-нибудь опытного офицера, который мог бы удерживать татар и самого Акбах-Улана от грабежей. Татарин предпочитал обойтись без такого опекуна, но, отвесив глубокий поклон королю, ушел, решив в душе, что не он будет кланяться своему опекуну, а опекун ему. Едва татарин ушел вместе с сенаторами, как Кмициц, стоявший во время аудиенции близ короля, упал к его ногам и сказал:
— Государь! Недостоин я той милости, которой прошу, но от нее зависит вся моя жизнь. Поручите мне командовать этими татарами и позвольте мне тотчас двинуться в путь.
— Я не отказываю, — ответил Ян Казимир, — лучшего не сыскать. Там нужен смелый и решительный кавалер, который сумел бы их обуздывать, иначе они начнут разбойничать и грабить. На одно лишь я не согласен, а именно на то, чтобы ты отправился с ними раньше, чем заживут твои раны от шведских рапир.
— Пусть только меня обвеет ветром в поле, и слабость моя совсем пройдет; а с татарами я уж справлюсь и сделаю их мягкими, как воск.
— Но куда же так спешишь? Куда ты хочешь идти?
— На шведов, ваше величество. Чего мне здесь сидеть? Я получил здесь все, чего хотел: и милость вашего величества, и отпущение прежних грехов. Пойду с Володыевским к пану Чарнецкому или один буду делать набеги на неприятеля, как раньше на Хованского, и надеюсь, что Бог даст мне удачу.
— Нет, тебя что-то другое тянет в поле.
— Признаюсь вашему величеству, как отцу, и открою всю душу. Князь Богуслав мало того что оклеветал меня, он увез из Кейдан и девушку мою, держит ее в неволе в Таурогах, и даже хуже — злоумышляет на ее девичью честь. Государь, рассудок мой мутится, когда я подумаю, в чьих руках эта бедняжка. Ведь девушка до сих пор думает, что я предлагал этому псу окаянному поднять руку на ваше величество, и считает меня последним выродком. Я не успокоюсь, пока он не попадет в мои руки, пока я не освобожу ее. Дайте мне, ваше величество, этих татар, и клянусь, что я не только буду мстить за личную мою обиду, но и нарублю столько шведов, что их черепами можно будет этот двор вымостить.
— Успокойся! — сказал король.
— Если бы я, государь, хотел бросить службу, бросить защиту особы вашего величества и Речи Посполитой ради личного дела, мне стыдно было бы просить. Но тут-то одно с другим сходится. Пришла пора шведов бить, я их и буду бить. Пришла пора ловить изменника, я его и буду ловить всюду, если он даже в Лифляндию бежит, в Курляндию, в Россию или за море в Швецию…
— Мы имеем сведения, что Богуслав не сегодня завтра выступит с Карлом из Эльблонга.
— Тогда я пойду им навстречу.
— С таким отрядом? Да они тебя шапками накроют.
— Хованский накрывал меня с восемьюдесятью тысячами, да и то не накрыл.
— Самое надежное войско — у Чарнецкого. Шведы прежде всего ударят на него.
— Тогда я пойду к Чарнецкому. Ему помощь нужна немедленно.
— К Чарнецкому ты пойдешь, а в Тауроги с таким маленьким отрядом ты не проберешься. Все замки на Жмуди князь-воевода отдал шведам, и всюду шведские гарнизоны. А Тауроги, кажется, находятся у самой прусской границы, недалеко от Тильзита.
— У самой прусской границы, ваше величество, на нашей стороне, а от Тильзита будет четыре мили… Отчего не пробраться — проберусь, и не только не потеряю людей дорогой, но ко мне еще присоединится немало удальцов… Стоит мне только показаться, и там все пойдут на шведов. Я первый подниму Жмудь, если ее кто-нибудь не поднял. Как же мне не пробраться, если вся страна, как вода в котле, закипела.
— А ты и не подумал о том, что татары могут не захотеть идти за тобой в такую даль?
— Пусть только попробуют не захотеть, пусть только попробуют! — сказал Кмициц, стиснув зубы… — Сколько их? Четыреста? Я всех их велю перевешать, деревьев хватит. Пусть только попробуют бунтовать!
Король развеселился и воскликнул:
— Ей-богу, для этих овечек лучшего пастыря не найти. Бери же их и веди, куда тебе угодно.
— Благодарю вас, ваше величество, — сказал рыцарь, обнимая колени короля.
— Когда ты хочешь выступить? — спросил Ян Казимир.
— Завтра.
— Может, Акбах-Улан не захочет, так как его лошади измучены.
— Тогда я велю привязать его к своему седлу и поведу на аркане — пусть идет пешком, если лошадей жалеет.
— Вижу, что ты с ним сладишь, но пока можно — действуй добром… А теперь, Андрей… сегодня уже поздно, но завтра мне хотелось бы еще повидаться с тобой. Пока возьми этот перстень и скажи своей панне, что ты получил его от короля, который ей повелевает любить его верного слугу и защитника.
— Дай бог! — сказал со слезами на глазах молодой воин. — Дай бог погибнуть, не иначе как защищая ваше величество!
Было уже поздно, и король ушел. Кмициц отправился домой, чтобы приготовиться в дорогу и обдумать, с чего начать и куда прежде всего ехать.
Он вспомнил слова Харлампа, что если Богуслава нет в Таурогах, то лучше всего оставить девушку там, потому что оттуда ей легче пробраться в Тильзит под защиту курфюрста. Впрочем, хотя шведы и оставили князя-воеводу в критическую минуту, но все-таки надо было надеяться, что они с уважением отнесутся к его вдове; а потому если Ол
«Ведь я не могу ехать в Курляндию с моими татарами, там уже другое государство», — думал Кмициц.
Уплывали часы, а он и не думал об отдыхе; его так ободряла мысль о походе, что, несмотря на свою слабость, он готов был хоть сейчас сесть на коня.
Наконец слуги кончили укладывать вещи и хотели уже идти спать, как вдруг кто-то стал стучаться в дверь.
— Поди-ка посмотри, кто там? — сказал Кмициц, обращаясь к казачку. Казачок ушел и, поговорив с кем-то за дверью, тотчас вернулся.
— Какой-то солдат хочет видеть вашу милость. Он говорит, что его зовут Сорока.
— Впусти его скорей! — крикнул Кмициц. И, не ожидая, пока казачок исполнит приказание, сам бросился к дверям. — Здравствуй, милый Сорока, здравствуй!
Вахмистр, войдя в комнату, хотел было кинуться к ногам своего полковника, но вспомнил о военной дисциплине, вытянулся и проговорил:
— Честь имею явиться, пан полковник!
— Здорово, мой друг, здорово! — говорил обрадованный Кмициц. — Я думал, что тебя зарубили в Ченстохове.
И он обнял Сороку и дружески тряс ему руку; он мог это сделать, так как Сорока происходил из мелкой шляхты.
Тогда и старый вахмистр стал обнимать колени начальника.
— Откуда идешь? — спросил Кмициц.
— Из Ченстохова, ваша милость.
— Меня искал?
— Точно так.
— А от кого ты узнал, что я жив?
— От людей Куклиновского. Ксендз Кордецкий, как только узнал об этом, отслужил благодарственный молебен… Когда разнеслась весть, что пан Бабинич провел короля через горы, я сейчас же догадался, что это не кто иной, как вы.
— А ксендз Кордецкий здоров?
— Здоров, ваша милость, только неизвестно, не возьмут ли его, сегодня или завтра, ангелы на небо, ибо это святой человек!
— Да уж, не иначе! Откуда же ты узнал, что я с королем прибыл во Львов?
