Час спустя татары потянулись длинной цепью по дороге, ведущей из Львова к Великим Очам. Пан Кмициц ехал на темно-гнедом коне, подаренном ему королем; Акбах-Улан поглядывал на молодого рыцаря со страхом и удивлением.
Татары, знатоки военных людей, с первого взгляда отгадали, что под начальством этого рыцаря у них не будет недостатка ни в битвах, ни в добыче, а потому шли весело, с пением и музыкой.
«Превосходный отряд! — думал Кмициц, глядя на татар. — Мне все кажется, что я веду целую стаю волков; с такими людьми можно пройти всю Речь Посполитую и всю Пруссию. Подожди же, князь Богуслав!»
И в голове его одна за другой неслись самодовольные мысли — он всегда был склонен к самодовольству.
«Вот что значит ловкость, — говорил он сам себе. — Вчера у меня было только два Кемлича, а сегодня за мной идет четыреста человек. Стоит только начать, и у меня наберется тысяча, а может быть, и две таких головорезов, которых бы не постыдились иметь прежние мои товарищи. Подожди-ка, князь Богуслав!»
Но, подумав, он прибавил для очистки совести: «Притом и отечеству и королю я могу оказать значительную услугу».
И Кмициц пришел в отличное настроение. Его очень забавляло то, что встречавшиеся на дороге шляхтичи, евреи, крестьяне и даже группы ополченцев в первую минуту пугались при виде его войска.
День был пасмурный, сырой и туманный. Постоянно случалось, что проезжие подъезжали вплотную, натыкались на отряд и при виде его с ужасом восклицали:
— С нами крестная сила!
— Господи Иисусе Христе!
— Татары! Орда!
Но татары спокойно проезжали мимо бричек, нагруженных возов и табунов лошадей. Не то было бы, если бы им разрешил вождь; теперь без его разрешения они ничего не смели делать, так как собственными глазами видели, что сам Акбах-Улан держал стремя Кмицица, когда тот садился на лошадь.
Тем временем Львов уже исчез в тумане. Татары перестали петь и подвигались вперед среди тумана и лошадиных испарений. Вдруг послышался топот лошадей, и вскоре два всадника приблизились к Кмицицу. Это были полковник Володыевский и Жендзян. Оба они, миновав отряд, мчались к Кмицицу.
— Стой, стой! — кричал маленький рыцарь.
Кмициц остановился. Володыевский тоже осадил лошадь.
— Челом! — сказал он. — Я привез письма от короля: одно вам, другое воеводе витебскому.
— Но ведь я еду к Чарнецкому, а не к Сапеге!
— Прочтите сначала письмо.
Кмициц сломал печать и начал читать:
«Мы только что узнали от гонца воеводы витебского, что он не может идти в Малую Польшу и должен снова возвратиться на Полесье, ибо князь Богуслав, не дожидаясь короля и собрав все свои войска, намерен ударить на Тыкоцин и на пана Сапегу. Ввиду того что большая часть войск Сапеги осталась в крепостях и замках, мы приказываем тебе идти к нему на помощь со своим отрядом. А так как это совпадает с твоими желаниями, то мы даже не считаем нужным тебя торопить. Второе письмо отдай воеводе; в нем мы поручаем пана Бабинича, нашего верного слугу, его заботам, но паче же всего Божьему покровительству.
— Боже! Боже! — воскликнул Кмициц. — Вот счастливая новость! Я не знаю, как благодарить его величество и вас…
— Я сам вызвался отвезти эти письма к вам, — сказал маленький рыцарь, — ибо видел ваше горе и хотел, чтобы эти письма вернее дошли до вас.
— Когда приехал гонец?
— Мы обедали у короля: я, двое Скшетуских, Харламп и пан Заглоба. Вы не можете себе представить, что выделывал там Заглоба, что он рассказывал о своих заслугах и неспособности Сапеги. Король и оба гетмана хохотали до слез. Вдруг вошел камердинер с письмом, и король, увидев его, говорит: «Убирайся: может, дурные известия! Не порть нам веселья». И только узнав, что оно от Сапеги, начал читать его. Воевода пишет, что давнишние опасения оправдались, что прусский курфюрст нарушил свою присягу и окончательно присоединился к шведам против своего законного государя.
— Еще один враг, точно мало их и без того! — воскликнул Кмициц. И заломил руки: — Боже! Пусть пан Сапега позволит мне хоть на неделю уйти в Пруссию, и клянусь, что с твоею помощью я сделаю такое, что десять поколений будут вспоминать меня и моих татар!
— Может быть, и пойдете туда, — заметил пан Михал. — Но раньше советую вам идти на Богуслава, ибо благодаря измене курфюрста ему дали значительные отряды, и он идет на Полесье.
— О, мы еще с ним встретимся, как Бог свят! — сказал Кмициц с разгоревшимися глазами. — Если бы вы привезли мне назначение на Виленское воеводство, то я, наверно, не так бы обрадовался.
— Король тогда тотчас воскликнул: «Вот и дело для Ендрека. Порадуется небось!» Он хотел тотчас послать гонца, но я говорю: «Сам поеду, так еще и прощусь».
Кмициц нагнулся с лошади и обнял маленького рыцаря.
— Родной брат не сделал бы столько, сколько сделали вы! Дай бог, чтобы мне удалось чем-нибудь отблагодарить вас!
— Ну… Ведь я хотел вас расстрелять!
— Потому что я лучшего не стоил. Но это ничего. Пусть я погибну в первой же битве, если из всех рыцарей я кого-нибудь люблю больше вас!
Они еще раз крепко обнялись; пан Володыевский на прощание сказал:
— Только смотрите, будьте осторожны с Богуславом, будьте осторожны! С ним не легко!
— Одному из нас смерть предназначена. Эх, если бы вы открыли мне ваши тайны владеть саблей. Впрочем, делать нечего, времени нет. Авось ангелы помогут мне, и я увижу его кровь. Или сам навеки закрою глаза.
— Бог в помощь! Счастливого пути! Только хорошенько проучите этих изменников-пруссаков! — сказал пан Володыевский.
— Не беспокойтесь! — ответил Кмициц.
Пан Володыевский подозвал Жендзяна, который все время рассказывал Акбах-Улану о подвигах Кмицица, и оба они уехали обратно во Львов. Кмициц с места повернул свой отряд и направился прямо на север.
XXXIV
Хотя татары, в особенности добруджские, умели воевать в открытом поле, но все же милее всего было им убивать безоружных, жечь, грабить и брать в плен женщин и мужиков.
Скучно было им теперь под предводительством Кмицица, который держал их в железных руках, превратил в стадо овечек и не позволял вынимать оружия. Но близ Тарнограда некоторые из татар нарочно отстали от чамбула, чтобы пустить «красного петуха» в Хмелевке и пошалить с молодицами. Кмициц, который уже пошел к Томашеву, вдруг вернулся, завидев зарево, и приказал виновным перевешать друг друга; Акбах-Улан не только не протестовал и не сопротивлялся, а, напротив, сам торопил вешать осужденных, «чтобы багадырь не сердился». После этого «овечки» шли спокойно и, чтобы не возбуждать подозрения, сбивались в кучу. Как ни жестока была казнь, татары все же не возненавидели его. Уж такое было счастье этого забияки, что подчиненные и боялись его и любили. Правда, пан Андрей не позволял также никому обижать татар. Страна была опустошена недавними набегами Хмельницкого и Шереметева — провиант и сено достать было трудно. И все-таки у татар всего было вдоволь. Когда жители одного городка,
