Шурский вытаращил глаза и, нагнувшись к уху Кмицица, таинственно прошептал:
— Говорят, что ей двадцать пять лет, ей-богу! Она еще до казацкого восстания была у княгини Гризельды.
— Странно. Я бы ей дал не более шестнадцати или восемнадцати лет. Между тем «чертенок», вероятно, догадался, что речь идет о нем, так как опустил свои блестящие глазки и только искоса посматривал на Кмицица, точно спрашивая: кто ты, красавец? Откуда ты взялся? А он невольно покручивал усы.
После обеда Замойский взял Кмицица под руку, так как благодаря великосветским манерам молодого рыцаря он обращался с ним не как с простым гостем.
— Пан Бабинич, — сказал он, — ведь вы, кажется, с Литвы?
— Так точно, пане староста! — ответил Кмициц.
— Скажите, не знаете ли вы на Литве Подбипент?
— Знать их я не знаю, тем более что их нет уже на свете, по крайней мере, тех, которые назывались «Сорвикапюшонами»: последний из них убит под Збаражем. Это был один из величайших рыцарей во всей Литве. Кто у нас не знает о Подбипентах!
— И я слышал о них, но спрашиваю вас вот почему: у моей сестры есть на попечении одна панна, Божобогатая-Красенская. Род знатный. Была она невестой этого Подбипенты. Она круглая сирота, и хотя сестра моя очень ее любит, но я, в свою очередь, как опекун моей сестры, являюсь и ее опекуном.
— Очень приятная опека! — заметил Кмициц.
Пан староста усмехнулся, подмигнул глазом и прищелкнул языком:
— Цветочек! А?
Но, заметив, что выдает себя, он сделал серьезное лицо.
— Хитрец, — сказал он полушутя-полусерьезно, — а я чуть было не проговорился.
— В чем? — спросил Кмициц, пристально глядя ему в глаза.
Тут Себепан окончательно убедился, что ему не провести гостя, и заговорил уже иначе:
— Этот Подбипента завещал ей какие-то фольварки. Названий не помню — странные: Балтупы, Сыруцияны, Мышьи Кишки, или что-то в этом роде. Словом, все, что у него было, — не помню, пять или шесть фольварков.
— Это большие поместья, а не фольварки. Подбипента был очень богат, так что если бы эта панна наследовала все его состояние, то могла бы иметь собственный двор и искать себе мужа среди сенаторов.
— Вот как? Вы знаете эти имения?
— Я только знаю Любовичи и Шепуты, так как они находятся возле моих имений. Одного лесу будет на две мили, да столько же пашни и луговой земли.
— Где же это?
— В Витебском воеводстве.
— Ой, далеко… игра не стоит свеч, тем более что вся эта местность занята неприятелем.
— Когда прогоним неприятеля, тогда доберемся и до имений. Кроме того, у Подбипент есть земля и в других местностях и большие имения на Жмуди. Я это отлично знаю, потому что и у меня там есть кусок земли.
— Я вижу, что и у вас земли не кот наплакал.
— Она теперь дохода не дает. Но чужого мне не нужно.
— Посоветуйте мне, как эту девушку поставить на ноги.
Кмициц засмеялся:
— Такой совет дам охотно. Лучше всего обратитесь к Сапеге; если он примет в ней участие, то, как витебский воевода и самое влиятельное лицо на Литве, он много может для нее сделать.
— Он мог бы разослать в трибуналы объявление, что состояние завещано Божобогатой, чтобы дальние родственники не расхватали.
— Да, но трибуналов теперь нет, и Сапега думает о другом.
— Может быть, лучше отдать ему на попечение и эту девушку. Раз она будет у него на глазах, то он скорее что-нибудь сделает.
Кмициц с удивлением посмотрел на пана старосту: «Почему он так хочет от нее избавиться?»
— Конечно, ей нельзя жить в палатке воеводы витебского, — продолжал староста, — но она могла бы находиться при дочерях его.
«Не понимаю, — подумал Кмициц, — неужели он намерен ей быть только опекуном?»
— Но вот в чем трудность: как отправить ее туда в такое беспокойное время? Для этого понадобилось бы несколько сот людей, а я не могу уменьшать гарнизон крепости. Хорошо было бы найти кого-нибудь, кто доставил бы ее в целости. Вот вы, например, могли бы это сделать, ведь вы все равно едете к Сапеге. Я дал бы вам письма, а вы дали бы мне рыцарское слово, что будете заботиться о ней и благополучно доставите ее на место…
— Я повезу ее к пану Сапеге? — с удивлением спросил Кмициц.
— А разве это такое неприятное поручение? Не беда, если вы в дороге влюбитесь в нее.
— О, мое сердце уже сдано в аренду, и, хотя мне аренды не платят, я все же арендатора менять не хочу.
— Тем лучше; я тем охотнее вам ее доверяю. Наступило минутное молчание.
— Ну что же? Возьметесь? — спросил староста.
— Но ведь я иду с татарами!
— Мне говорили люди, что татары боятся вас пуще огня… Ну, возьметесь?
— Гм… Пожалуй, если вам так угодно… Только…
— Вы думаете, что на это нужно позволение княгини… Она согласится, ей-богу, согласится. Представьте себе, она подозревает, будто я…
Тут староста начал что-то шептать на ухо Кмицицу и наконец громко сказал:
— Княгиня страшно на меня сердилась, а я молчал, ведь с бабами воевать не дай бог. Я предпочитаю сражаться со шведами под Замостьем. Но теперь это будет самым лучшим доказательством, что я ничего дурного не замышляю, если сам хочу выпроводить ее отсюда. Конечно, она очень удивится. Но я, при случае, поговорю с ней.
Сказав это, староста повернулся и ушел в другую комнату, а Кмициц посмотрел ему вслед и пробормотал:
— Ты что-то хитришь, пан староста, и хоть я пока не вижу цели, но вижу ловушку, да к тому же ты не больно хитер.
Но пан староста был очень доволен собою, хотя отлично понимал, что сделал только половину дела; оставалась еще другая, гораздо более трудная, и при мысли о ней в душе старосты возникло некоторое сомнение и даже страх: нужно было еще получить согласие княгини Гризельды, чьей строгости и проницательности пан староста боялся непомерно.
Но во всяком случае раз дело было начато, надо было его кончить, и на следующий день, после завтрака и после смотра, Замойский отправился в апартаменты сестры.
Он застал ее за вышиванием покрова для костела. Ануся рассматривала мотки шелка, развешанные на двух стульях.
При виде ее глаза старосты загорелись, но он тотчас овладел собой и, поздоровавшись с княгиней, заговорил небрежным тоном:
— Этот пан Бабинич, который приехал сюда с татарами, — литвин, очень богатый человек, обходительный и рыцарь, говорят, на славу. Вы обратили на него внимание, сестрица?
— Ведь ты сам привел его ко мне, — равнодушно ответила княгиня Гризельда, — у него честное лицо, и он, видно, хороший солдат.
— Я расспрашивал его об имениях, завещанных панне Божобогатой. Он говорит, что богатство Подбипенты почти равняется радзивилловскому.
— Дай бог Анусе! Ей легче будет переносить сиротство, а потом старость, — проговорила княгиня.
— Только опасность в том, как бы дальние родственники не расхватали. Бабинич говорит, что
