витебский воевода, если бы захотел, мог бы этим заняться. Сапега человек благородный, и я не задумался бы доверить ему родную дочь… Ему достаточно будет послать заявление трибуналам о своей опеке. Но Бабинич говорит, что панне Анне необходимо ехать туда самой.
— Куда? К Сапеге?
— Вернее, к его дочерям. Ее присутствие необходимо для ввода во владение.
Княгиня на минуту задумалась и сказала:
— Как же она туда поедет, ведь на дороге шведы?
— Я получил известие, что они ушли из Люблина. Вся страна по сю сторону Вислы свободна.
— Кто же отвезет ее туда?
— Хотя бы тот же Бабинич.
— С татарами? Побойся Бога, братец! Ведь это народ дикий и необузданный.
— Я не боюсь татар, — приседая, сказала Ануся.
Но княгиня Гризельда поняла, что брат пришел с каким-то готовым планом, а потому, попросив Анусю выйти из комнаты, пытливо посмотрела брату прямо в глаза. А он сказал как бы про себя:
— Ордынцы перед Бабиничем тише воды ниже травы — он их вешает за всякое нарушение субординации.
— Я не могу разрешить такую поездку, — отвечала княгиня. — Хотя она честная девушка, но легкомысленная и любит всем кружить головы. Впрочем, ты сам отлично это знаешь. Я никогда не поручила бы ее человеку молодому и неизвестному.
— Ну, положим, его нельзя назвать неизвестным. Кто же не слыхал о Бабиничах? Люди знатные, степенные и благородные — (староста первый никогда в жизни не слыхал о Бабиничах). — Впрочем, вы могли бы послать ее с какими-нибудь степенными дамами, тогда и приличие будет соблюдено. А за Бабинича я ручаюсь. Кроме того, скажу вам, что у него в тех местах есть невеста, которую он, по его словам, страстно любит. А кто любит, тот больше ни о ком не думает. Все дело в том, что нескоро подвернется такой случай, а тем временем может пропасть наследство девушки, и она останется ни с чем.
Княгиня, бросив вышивание, подняла голову и снова проницательно посмотрела в лицо брату.
— Почему ты так настаиваешь, чтобы ее отсюда услать?
— Почему настаиваю? — сказал, опуская глаза, староста. — Нисколько не настаиваю!
— Ян, ты сговорился с Бабиничем и хочешь посягнуть на ее честь?
— Только этого еще недоставало! — воскликнул Замойский. — В таком случае, прочтите письмо, которое я напишу Сапеге, и прибавьте от себя другое. Я же даю слово, что не сделаю шага из Замостья. Впрочем, вы сами можете расспросить Бабинича и сами будете просить его. Если же вы подозреваете меня, то я от всего отказываюсь.
— Но почему же ты так настаиваешь, чтобы она уехала из Замостья?
— Потому, что желаю ей добра… Забочусь о ее громадном состоянии… Впрочем, нет… признаюсь… мне действительно хочется, чтобы она уехала из Замостья… Мне наскучили ваши постоянные подозрения и недовольство. Я полагал, что, разрешая панне Анне уехать, я рассею их… Ведь я не школьник и не мальчишка, который подкрадывается ночью к окнам… Скажу больше: мои офицеры из-за нее перессорились, грозят друг другу саблями — ни согласия, ни порядка… Обязанностей никто не исполняет как следует. Нет, довольно! Впрочем, делайте как знаете, а за Михаилом смотрите сами, потому что это не мое, а ваше дело.
— За Михаилом? — с изумлением спросила княгиня.
— Я про девушку ничего дурного не говорю… Она с ним кокетничает не больше, чем с другими; но если вы, сестрица, не замечаете его пламенных взглядов, то могу только сказать, что даже Купидон так не ослепляет людей, как материнская любовь.
Княгиня нахмурила брови, и лицо ее побледнело.
А староста, видя, что наконец попал в цель, хлопнул себя руками по коленам и продолжал:
— Да, сестрица, вот как! Мне что за дело? Пусть Михаил подает ей шелк, пусть краснеет, глядя на нее, пусть подсматривает за ней в замочные скважины, мне что за дело! Впрочем… почем я знаю. Она будет богата… Род знатный — шляхта… Я не ставлю себя выше их… Если хотите сами — тем лучше. Правда, летами он не вышел, но опять-таки это не мое дело.
Сказав это, пан староста встал и, вежливо поклонившись сестре, собрался было уйти.
Княгиня между тем почувствовала, что кровь бросилась ей в голову. Гордая пани во всей Речи Посполитой не находила партии, достойной князя Вишневецкого, и за границей она позволила бы ему жениться только на одной из австрийских принцесс. Слова брата прижгли ее, как раскаленное железо.
— Ян, — сказала она, — подожди!
— Сестрица! — ответил пан староста. — Я хотел, во-первых, доказать неосновательность ваших подозрений, а во-вторых, указать, за кем надо смотреть. Теперь вы можете делать, что вам угодно, мне больше сказать нечего.
Замойский еще раз поклонился и ушел.
XXXV
Пан староста не совсем лгал сестре, говоря о влечении князя Михаила к Анусе, потому что молодой князь был влюблен в нее так же, как и все, не исключая пажей. Но эта любовь была лишена пылкости и предприимчивости; это был скорее легкий дурман, чем порыв сердца, которое, любя, стремится всю жизнь обладать любимым существом. Для такого стремления у князя Михаила не хватало энергии.
Тем не менее княгиня Гризельда, мечтавшая о блестящей будущности своего сына, не на шутку встревожилась.
В первую минуту ее очень удивило согласие старосты на отъезд Ануси; но теперь она перестала об этом думать, так как все ее мысли сосредоточились на угрожавшей опасности. Разговор с сыном, который бледнел и дрожал перед нею и в конце концов со слезами признался в своем чувстве, утвердил ее в предположении, что опасность велика.
Но она не сразу решилась, и лишь когда сама девушка, которой хотелось посмотреть новых людей, а может быть, и вскружить голову красавцу кавалеру, на коленях стала просить отпустить ее, княгиня не нашла в себе сил отказать. Ануся, правда, заливалась слезами при мысли о разлуке со своей госпожой, но для хитрой девушки было совершенно очевидно, что, прося об отъезде, она снимет с себя все подозрения в том, что решила кружить голову молодому князю или пану старосте.
Княгиня Гризельда, желая убедиться лично, нет ли между ее братом и Кмицицем какого-нибудь заговора, велела последнему прийти к ней. Обещание пана старосты, что он не тронется из Замостья, до некоторой степени успокоило ее, но она хотела ближе познакомиться с человеком, который должен был отвезти девушку. Разговор с Кмицицем успокоил ее совершенно. В серых глазах молодого рыцаря было столько искренности и правдивости, что невозможно было сомневаться. Он сразу признался, что любит другую и никаких видов на панну Анну у него нет. При этом он дал рыцарское слово, что будет защищать девушку от всякой опасности.
— К пану Сапеге ехать совершенно безопасно, и я ее отвезу; пан староста говорит, что неприятель отступил от Люблина, но в дальнейшем я слагаю с себя всякую ответственность за нее. И не потому, что я не хочу оказать услугу вашему сиятельству, ибо за вдову величайшего воина и гордости народной я готов свою кровь пролить. Но меня ждут трудные дела, и я не знаю, удастся ли мне самому сносить голову на плечах.
— Мне больше ничего и не надо, — ответила княгиня, — только бы вы сдали ее на руки Сапеге, а пан воевода ради меня не откажет ей в своем покровительстве.
Княгиня протянула руку Кмицицу, которую тот с величайшим благоговением поцеловал, и на прощание прибавила:
— Но будьте осторожны, как кавалер! И не утешайте себя тем, что страна свободна от неприятеля.
Над последними словами княгини Кмициц немного призадумался; но его мысли были прерваны
