солдат и не заявлю, что вас оклеветал Богуслав.
Кмициц сердечно поблагодарил воеводу и заговорил об Анусе, которую привез с собой в Белую.
— Рехнулся Себепан! Ей-богу! — проговорил Сапега. — Сидит себе с сестрой в Замостье, как у Христа за пазухой, и воображает, что всем, как и ему, только и дела, что греться у камина. Я знал Подбипент. Они родня Бжостовским, а Бжостовские — мне… Состояние громадное, что и говорить, но хотя война с русскими и затихла временно, но ведь они еще там. Кого искать, какие теперь суды и кто станет отнимать имения и вводить девушку в наследство? Совсем с ума сошли! Тут у меня на шее Богуслав, а они навязывают мне еще новые хлопоты и хотят, чтобы я с бабами возился.
— Это не баба, а вишня! — возразил Кмициц. — Впрочем, не мое дело! Приказали отвезти — я отвез; приказано отдать — отдаю!
Старый гетман взял Кмицица за ухо и сказал:
— А кто тебя знает, проказник, какой ты ее привез. Сохрани бог, чтобы люди стали говорить, будто от моей опеки ей родить придется. Как я, старик, в глаза людям буду смотреть? Что вы там делали во время остановок, говори мне сейчас, басурман? Уж не перенял ли ты от татар их басурманских обычаев.
— Во время остановок, — весело ответил Кмициц, — я приказывал своим людям полосовать мне спину нагайками, чтобы отогнать нескромные желания, кои, полагаю, обретаются под кожей.
— Ну вот видишь! А она хорошая девушка?..
— Красива, как козочка, никому покоя не дает!
— Вот и нашелся басурман!
— Она добродетельна, как монашка, это надо признать. Не будь того, не поздоровилось бы ей от опеки Замойского!
И Кмициц рассказал о том, что произошло в Замостье. Гетман похлопал его по плечу и расхохотался.
— Ну и ловкач же ты! — воскликнул он. — Недаром столько говорят о Кмицице… Не бойся: пан Ян — человек незлобивый и мой приятель… Пройдет первый гнев, он сам посмеется и наградит тебя!
— Мне его награды не нужно! — прервал Кмиции.
— Это хорошо, что ты горд и людям в карман не заглядываешь. Помоги мне в походе на Богуслава, и я сделаю так, что тебе не придется бояться прежних приговоров.
Сапега взглянул на Кмицица и очень удивился, видя, что лицо его, раньше простодушное и веселое, при одном имени Богуслава ощетинилось, как морда собаки, которая хочет укусить.
— Чтоб ему собственной слюной отравиться, изменнику! Чтоб ему хоть перед смертью попасть в мои руки!
— Я не удивляюсь твоей ненависти. Но помни, что нужно быть благоразумным, так как придется иметь дело не с первым встречным. Хорошо, что король прислал тебя ко мне. Ты будешь нападать на Богуслава, как некогда на Хованского?
— Буду нападать! — мрачно ответил Кмициц.
Разговор окончился. Кмициц отправился спать, так как устал с дороги.
Тем временем среди войска распространилась радостная весть, что король отдал булаву его любимому вождю. Офицеры и солдаты разных полков толпами бежали к квартире гетмана. Сонный город проснулся. Повсюду загорелись огни. Заиграли трубы, загудели литавры, загремели выстрелы из пушек и мушкетов. Пан Сапега устроил великолепный пир. Пировали всю ночь, пили здоровье короля и гетмана. Чокались за будущую победу над Богу славом.
Пана Андрея на этом пиру не было.
Зато на этом пиру гетман завел разговор о князе Богуславе и, не называя имени того офицера, который привез ему булаву, говорил вообще о низости князя.
— Оба Радзивилла, — сказал он, — любили интриги, но Богуслав превзошел покойного брата Януша, — говорил Сапега. — Вы помните, Панове, Кмицица или, по крайней мере, слышали о нем? Вообразите себе, что слух, пущенный Богуславом про Кмицица, будто он обещал поднять руку на короля, — ложь!
— Все же Кмициц помогал Янушу резать настоящих рыцарей.
— Да, помогал Янушу, но потом опомнился и, опомнившись, не только бросил службу у Радзивилла, но, как человек смелый, хотел еще похитить Богуслава. Ему, говорят, уже туго пришлось, и он еле вырвался из рук Кмицица!
— Кмициц был великий воин, — послышалось несколько голосов. — Князь из мести оклеветал его, так что волосы встают дыбом!
— И черт лучшей мести не выдумает!
— У меня есть доказательство, что это была месть Кмицицу за то, что он бросил Радзивиллов.
— Так опозорить чужое имя! Один Богуслав способен на это!
— Погубить такого воина!
— Я слышал, — продолжал гетман, — что Кмициц, видя, что ему нельзя оставаться у Радзивилла, убежал в Ченстохов, оказал там значительные услуги, а потом защищал короля собственной грудью.
Узнав об этом, солдаты, готовые за минуту перед тем изрубить в куски Кмицица, стали отзываться о нем все сочувственнее.
— Кмициц ему не простит! Это не такой человек, он и против Радзивилла пойдет.
— Князь, оклеветав его, опозорил все войско.
— Хотя Кмициц был насильник и повеса, но он не был предателем!
— Он отомстит, отомстит!
— Мы раньше отомстим за него!
— Коль скоро гетман ручается за него, — значит, это верно!
— Да, это так! — подтвердил Сапега.
— Здоровье гетмана!
Еще немного, и, пожалуй, присутствующие выпили бы за здоровье Кмицица. Правда, раздавались и громкие голоса протеста, особенно среди прежних радзивилловских офицеров. Но, услышав это, Сапега сказал:
— А знаете, Панове, почему мне вспомнился Кмициц?.. Этот Бабинич, присланный королем, очень похож на него! Я сам в первую минуту ошибся.
Тут Сапега уже несколько строже взглянул на офицеров и прибавил тоном приказания:
— Если бы сюда приехал сам Кмициц, то, так как он обратился на путь истины, так как он с необычайной храбростью защищал святое место, я, как гетман, мог бы взять его под свое покровительство. Поэтому прошу вас, Панове, чтобы его прибытие не вызвало никаких волнений. Прошу помнить, что он приехал от имени короля и хана. Особенно прошу об этом панов ротмистров ополчения, ибо там дисциплина всегда слабее.
Когда пан Сапега говорил так, один Заглоба, бывало, смел бормотать себе что-нибудь под нос, а офицеры слушали его, не смея проронить ни одного слова.
Но лицо гетмана скоро опять повеселело — повеселели и гости. Пир продолжался до утра.
На следующий день Сапега отправил Анусю с паном Котчицем в Гродну, где после ухода Хованского проживало семейство гетмана.
Бедная Ануся, которой вскружил голову красивый Бабинич, прощалась с ним очень нежно; но он был сдержан и только при самом отъезде сказал ей:
— Если б в сердце моем не было одной занозы, которой никак не вытащишь, я, наверно, влюбился бы в ваць-панну безумно.
Ануся подумала, что нет такой занозы, которую при старании нельзя было бы вытащить иголкой, но так как она немного боялась Бабинича, то ничего не ответила и, тихо вздохнув, уехала.
XXXVII
После отъезда Ануси с Котчицем армия Сапеги еще неделю простояла в Белой, Кмициц с татарами
