сжалился над ним и дал ему свою флягу. Заглоба приложил ее к губам и возвратил пустую.
— В Пилице я столько воды выпил, что, того и гляди, у меня в брюхе рыбы разведутся, но водка лучше воды!
— Переоденьтесь скорее хоть в шведскую одежду! — сказал пан каштелян.
— Я поищу вам, дядя, толстого шведа! — откликнулся Рох.
— Зачем мне надевать одежду с трупа? — сказал Заглоба. — Сними-ка лучше все до рубашки с того генерала, которого я взял в плен.
— Вы взяли генерала? — быстро спросил Чарнецкий.
— Кого я не взял, чего я не сделал! — ответил Заглоба.
В это время к Володыевскому вернулась способность говорить.
— Мы взяли младшего маркграфа, Адольфа, графа Фалькенштейна, генералов: Венгера, Потера и Бензу, не считая младших офицеров.
— А маркграф Фридрих? — спросил Чарнецкий.
— Если он не убит, то ушел в лес, и там его убьют мужики.
Пан Володыевский ошибся: маркграф Фридрих вместе с графом Шлиппенбахом и Эрнштейном, блуждая по лесам, ночью достигли Черска и, просидев там в развалинах замка три дня, в холоде и голоде, отправились ночью в Варшаву. Это, впрочем, не спасло их потом от плена, но пока они уцелели.
Была уже ночь, когда Чарнецкий подъехал к Варку. Это была для него, быть может, одна из самых веселых ночей в жизни: такого поражения шведы не терпели еще с самого начала войны. Все орудия, все знамена, все начальники, кроме главного вождя, были захвачены в плен. Армия была уничтожена совершенно, а остатки ее должны были пасть жертвой крестьянских шаек. Оказалось, что шведы, которые сами себя считали непобедимыми в открытом поле, не могут в открытом поле устоять против регулярных польских полков. Наконец, Чарнецкий прекрасно понимал, какие огромные последствия будет иметь эта победа для всей Речи Посполитой, как она поднимет мужество, как пробудит воодушевление; он видел в недалеком будущем Речь Посполитую освобожденной от неприятельского гнета, торжествующей… Быть может, в эту минуту он видел на небе очами своей души и золотую булаву великого гетмана…
Он был вправе мечтать о ней, ибо шел к ней как честный воин, как защитник отчизны, как человек, скорбевший скорбями отчизны.
А пока он еле мог объять душой то счастье, которое было послано ему, и, обращаясь к ехавшему с ним рядом маршалу, сказал:
— Теперь к Сандомиру, к Сандомиру! Как можно скорее! Войско уже умеет переплывать реку; не испугают нас ни Сан, ни Висла.
Маршал не ответил ни слова, зато ехавший поодаль Заглоба, уже переодетый в шведское платье, позволил себе заметить вслух:
— Поезжайте куда хотите, только без меня; я не флюгер на колокольне, который вертится и днем и ночью и не нуждается ни в пище, ни во сне.
Чарнецкий был так весел, что не только не рассердился, но даже ответил, шутя:
— Вы больше похожи на колокольню, чем на флюгер, тем более что у вас, вижу, ветер под крышей гуляет. А что касается пищи и отдыха, то все этого заслужили!
X
После этой победы Чарнецкий позволил наконец своим войскам отдохнуть и откормить лошадей, а потом намеревался форсированным маршем снова вернуться под Сандомир, чтобы совсем придушить шведского короля.
Между тем однажды вечером в лагерь прибыл пан Харламп с извещениями от Сапеги. Чарнецкий в это время уехал в Черск на смотр равского ополчения, которое там собиралось; поэтому Харламп отправился прямо на квартиру Володыевского, чтобы у него отдохнуть от долгой дороги.
Друзья радостно приветствовали его, но заметили, что офицер необычайно мрачен. А он сказал:
— О вашей победе мы слышали. Здесь счастье нам улыбнулось, а под Сандомиром отвернулось от нас! Нет уже Карла в ловушке, ушел, к великому стыду литовского войска!
— Да разве это возможно?! — крикнул пан Володыевский, хватаясь за голову.
Оба Скшетуские и Заглоба остановились как вкопанные.
— Как же это было? Говорите скорее, ваць-пане, не то из кожи вылезу!
— Я никак отдышаться не могу! — сказал Харламп. — Ехал я день и ночь, устал. Вот приедет пан Чарнецкий, я все расскажу по порядку; дайте мне немного отдохнуть.
— Значит, Карл ускользнул из ловушки? Я предвидел, что так и будет. Как? Разве вы не помните, что я это предсказывал? Ковальский свидетель!
— Дядя предсказывал! — сказал Рох.
— Куда же ушел Карл? — спросил Харлампа Володыевский.
— Пехота отправилась на баржах, а он с конницей ушел к Варшаве.
— Битва была?
— И была и не была! Короче говоря, оставьте меня в покое, я не могу говорить!
— Скажите лишь одно! Сапега совсем разбит?
— Какое разбит! Он преследует короля, но Сапеге никого не догнать!
— Он так же для погони пригоден, как немец для благочестивой жизни! — сказал Заглоба.
— Слава богу, что войска целы! — заметил Володыевский.
— Опростоволосились литвины! — воскликнул Заглоба. — Ничего не поделаешь! Придется опять зашивать дыру в Речи Посполитой!
— Вы на литовское войско не клевещите! — возразил Харламп. — Карл великий воин; и с ним трудно не проиграть. А вы-то не опростоволосились разве под Устьем, под Вельбожем, под Сулеевом и еще в десяти местах? Сам Чарнецкий проиграл битву под Голембом! Как же мог не проиграть и Сапега, тем более что вы его оставили одного, как сироту!
— Да разве мы к Варку плясать ходили? — с негодованием спросил Заглоба.
— Знаю, что не плясать, а в битву, и Бог дал вам победу. Но кто знает, не лучше ли было бы не ходить. У нас говорят, что польское и литовское войско, каждое в отдельности, может быть разбито, но, когда они вместе, их не одолеют никакие силы адовы!
— Это возможно! — сказал Володыевский. — Но нам нет дела до того, что порешили вожди. Не могло здесь обойтись без вашей вины.
— Должно быть, Сапега накуролесил, я уж его знаю! — сказал Заглоба.
— Этого я не отрицаю! — пробормотал Харламп.
Они умолки и лишь временами угрюмо поглядывали друг на друга, так как им казалось, что счастье опять начинает изменять Речи Посполитой. А ведь еще так недавно они были полны веры и надежды.
Вдруг Володыевский сказал:
— Пан каштелян вернулся! — и вышел из комнаты.
Каштелян действительно вернулся; Володыевский побежал к нему навстречу и закричал издали:
— Мосци-каштелян, шведский король разбил литовское войско и бежал из ловушки! Приехал офицер с письмами от воеводы виленского.
— Давай его сюда! — сказал Чарнецкий. — Где он?
— У меня. Я сейчас его приведу!
Но пана Чарнецкого так взволновало это известие, что он не захотел ждать, сейчас же спрыгнул с седла и вошел в квартиру Володыевского. Увидев его, все вскочили со своих мест, а он едва кивнул им и сказал:
— Пожалуйте письма!
Харламп подал ему запечатанное письмо. Каштелян отошел к окну, так как в комнате было темно, и начал его читать, озабоченно наморщив брови. Время от времени лицо его вспыхивало гневом.
— Каштелян волнуется! — шептал Скшетускому Заглоба. — Посмотри, как у него покраснело лицо;
